Каллиграфия

Усилием воли я заставил себя сесть за стол. Я знал, что безнадежно пропал, потому что влюбился. Влюбился настолько сильно, что мог сойти с ума. Пусть будет так! В силу своей природы, мне не дано обладать женщиной. Единственной женщиной, которую я мог ласкать и к которой мог прикасаться, была бумага. Бумага для меня – это женское тело, калам и тушь, способ передать мою любовь и нежнейшую ласку.

Я взял чистый лист бумаги и начал стихами Хафиза рисовать на нем лицо Ширин. Я смешал все стихи, которые всплывали в памяти. После того, как ее лицо было написано или нарисовано, фон на листе я исписал газелями Саади. Все только о любви. Я писал и писал стихи. Все по памяти. До самого вечера, пока не стемнело и пришлось встать, чтобы зажечь свет я нарисовал несколько портретов Ширин, используя только, то искусство, которое было в моем распоряжении – каллиграфию.

В конце дня у меня сильно болели глаза и пальцы. Я был опустошен и счастлив. Сегодня был мой день любви.

Уставший и голодный я лег спать. Уже проваливаясь в сон мой мозг поразила мысль – я не разучился писать, я ничего не украл, у меня есть и правая и левая рука. Значит ничего плохого не произошло. Я улыбнулся самому себе. Впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым.

Завтра мне предстоит еще одно важное дело.

Тамам Шод

Если попытаться сосредоточиться на своих мыслях и чувствах и не обращать внимания на происходящее вокруг, то любой восточный рынок превратится в море из звуков и запахов. Вы можете плыть в этом море держа голову над поверхностью, а можете иногда нырять в него. Тогда все мужские и женские голоса, топот тысячи ног, звуки застежек кошельков, хлопки мухобоек, скрипы тысячи замков, открывающиеся и закрывающиеся двери и сотни других звуков нахлынут на вас волной. Вас будут толкать, пихать, пытаться обойти, хватать за рукава, кричать вам в лицо, расхваливая свой товар. Женщины в чадре проходя мимо вас будут тереться бедрами о ваши бедра, обдавая вас густым, непролазным ароматом восточных духов. На вас набросятся все ароматы еды, сладостей, парфюма, одежды, дерева, ковров даже посуда из меди, расплавленная в духоте восточного базара, имеет свой запах, разогнанный по всему пространству крытого рынка десятками кондиционеров. Для таких как я, для тех, кто физически не может переносить громкий шум, толчею в толпе и бесцеремонность торговцев, любой восточный рынок – тяжелое испытание. Тебризский базар, не исключение. Но, именно он, как воспоминание о тысячах лет преисподней тянул меня к себе. Нужно просто уметь плыть в этой густом как смола шуме из тысячи звуков и быть глухим. Несмотря на всю суету, шум и толчею, я любил этот базар. В нем я погружался в любимый город, соприкасался с его душой.

Я пришел сюда не за покупками и не для обычной прогулки. У меня было срочное и очень важное дело, которое я должен был довести до конца. Но, я как мог старался оттянуть его. Я прогулялся по всему базару, делая вид, что интересуюсь разными товарами. Я два раза прошел мимо той самой безымянной лавки письменных принадлежностей, которая и была моей целью. Дверь была закрыта, но я знал, что продавец внутри. Из лавки вышел с покупками молодой человек, лицо которого показалось мне знакомым и пошел дальше по галереям базара.

Я медленно открыл дверь и вошел. Продавец сидел на табуретке рядом с прилавком с тетрадями и книгами и читал газету «Фаджр Азербайджан».

– Салам алейкум, агае Чешмесорх! – Широко улыбаясь поздоровался шайтан. – Как давно мы с вами не виделись! Все так же занимаетесь каллиграфией?

– Салам алейкум. Да, все так же занимаюсь каллиграфией, искусством почерка.

– Вы знаете, агае Хосров, я никак не могу понять. Каково это, веками пытаться достичь, того, чего невозможно достичь? Каково это, стремится к тому, что противно твоей природе? Ведь можно было просто жить дальше, как и все мы, существа низшего порядка. Не надо было столько трудиться, портить глаза, ломать себе руки, отказывать себе в тысяче удовольствий. У вас даже пальцы искривились от того, что вы не выпускаете калам целыми днями. Про красные от слез и воспаления глаза я вообще молчу. Вас еще не выгнали с работы? Я боюсь, что вы ее просто прогуливаете дома сидя за листом бумаги.

– Можете за меня не переживать. Меня никто с работы не выгонял и суставы у меня не болят. Даже мои воспаленные красные глаза не устают от занятий наукой почерка. Кстати, я до сих пор не знаю вашего имени. Как вас зовут?

– Мое имя вам ничего не даст. У меня нет имени. Каждый называет как хочет.