Каллиграфия

Но, ни книги, ни каллиграфия не помогали избавиться от мыслей о жене Мирзы Бахтияра. Глазами я читал одну и ту же строчку уже несколько раз, но так и не мог сосредоточиться на романе итальянца. Голова была забита даже не мыслями, а образами Ширин. Наконец я отложил итальянский роман и попытался разобраться в своих чувствах. К сожалению для себя, я понял, что влюбился. Я вспомнил все с самого первого дня, как я переступил порог дома Мирзы Бахтияра. Он сам всегда открывал дверь и провожал меня. С его женой я никогда не разговаривал кроме обычных приветствий. Она только заходила в комнату, тихо здоровалась, ставила поднос на стол, быстро, но не торопясь разливала чай в чашки и тихо уходила. Ее всегда сопровождал этот еле уловимый аромат недорогих духов. Даже дома она ходила с покрытой головой и всегда в однотонной одежде. Абсолютно ничем не приметная женщина. Почему именно она?

Только один раз, когда мы разговорились с учителем, он назвал ее возраст и что она из Ардебиля и все. Тогда я даже не обратил на это внимания и забыл на следующий день. Только сейчас я вспомнил, почему он заговорил о ней. Тогда я переписывал стихи Шаха Исмаила Хатаи и речь зашла о кызылбашах, тогда Мирза Бахтияр и рассказал, что его жена как раз из того города, который был главной резиденцией ордена красноголовых.

Мне нравился ее тихий и спокойный голос. Но, больше всего я полюбил ее аромат, который неслышным шепотом пробивался сквозь дешевые иранские духи на основе розовой воды. Имея тонкий нюх, я могу отличить настоящий запах женщины от обертки в виде духов. В тот день, когда она впервые обратилась ко мне по имени и покорила меня своим взглядом я заметил, что, она практически не пользовалась косметикой. В то время как обычные иранские женщины очень любили накладывать толстый слой косметики, так что получалось абсолютно новое лицо. Ее фигуру скрывала обычная одежда, но я знал, что Ширин меньше меня ростом. Я сидел и думал о ней, вспоминая каждую деталь и пытаясь точно создать ее образ в моей голове. На этот раз я решил не пропускать занятие у Мирзы Бахтияра и после работы поехал к нему.

Весь урок прошел скучно. Я нарисовал льва и солнце используя стихи Хатаи. Рисунок получился идеальным. Читать нужно было начиная с морды льва, а в лучах солнца были записаны отдельные бейты его из его произведений. Мирза Бахтияра уже невозможно было удивить моим искусством, и он со скучающим видом смотрел, как я за несколько минут создаю картину из букв и слов.

Вошла Ширин. Как всегда тихо поздоровалась и молча поставила поднос с чаем и вареньем на стол.

– Салам, агае Хосров.

– Салам Ширин ханум.

Впервые я обратился к ней по имени. Обычно я всегда ограничивался словом «салам». Она взглянула на меня, и я чуть дольше чем положено смотрел ей в глаза отложив калам и бумагу. Краешком губы, почти незаметно она улыбнулась. Эта улыбка длилась долю секунды, как еле слышный шорох, как тончайший еле уловимый аромат. Можно было вообще подумать, что не было никакой улыбки. Но, я точно знал, что Ширин улыбнулась именно мне всего один раз за всю мою долгую жизнь. Это была улыбка особого рода, только женщины могут дарить такие улыбки. Она вышла так же тихо, как и вошла.

Я поймал на себе удивленный и полный ненависти взгляд Мирзы Бахтияра. Страх в его глазах превратился в ненависть. Так и должно было быть, рано или поздно страх всегда перерождается в ненависть. Мы не разговаривали с ним пока я не закончил работу. Все общение свелось к взглядам или попыткам не смотреть в глаза друг другу. Я понял, что уже не смогу переступить порог этого дома. Сегодня был мой последний день занятий каллиграфией у Мирзы Бахтияра.

Я вышел из его дома одновременно и счастливый, и несчастный. Закончился еще один период моей очень долгой жизни. Я вернулся домой и никак не мог найти себе места и успокоиться. Я вскакивал, ходил по комнате кругами, садился, опять вставал, налил себе стакан воды, но тут же забыл про него. Все это время я как сумасшедший разговаривал с самим собой и с Ширин в моих мыслях. Потом в мои мысли влез Мирза Бахтияр и вместе с ним чувство вины. Ведь я сам пришел к нему домой, это я просил его научить меня каллиграфии, а потом я показал, что умею больше, чем он. Самое страшное, я обманул его доверие и влюбился в его жену. Между нами, ничего не было, кроме двух улыбок, но от этого моя вина не становилась меньше. Я вспомнил Мусу Амузегара. Что я ему скажу, когда встречу? Что все пропало? У меня опять две левые руки? Может из-за этого греха в моем сердце я все потеряю? Самый большой страх – страх потерять все.

В моем воображении или в этом легком однодневном помешательстве от страха и вины собрались все. И я, и Ширин, и Мирза Бахтияр и ангел Муса Амузегар и тот толстый шайтан с рынка, и Масуме, которая жгла гармалу и продавец книг, старый Мошфег и тот бедный паша, которого задушили. В моей бедной голове они все галдели без умолку. Только Ширин стояла молча перед моими воспаленными красными глазами и смотрела на меня с той самой едва заметной улыбкой.