Каллиграфия

– Хитрый черт. – Тихо выругался Хосров.

– Однажды я зашел к этому шайтану и рассказал ему старую курдскую легенду о Муса-пейгамбаре, ты ведь слышал ее? – Сказал Муса.

– Нет, не слышал. – Ответил джинн.

– Однажды Муса-пейгамбар шел по своим и делам и увидел, как какой-то старик кубарем скатывается с горы. Пророк удивился и спросил, что тот делает. Старик сказал, что так он молится Аллаху. Тогда Муса-пейгамбар научил его молиться правильно, как положено по книге и пошел дальше. Он дошел до моря, ударил посохом по земле и море расступилось. Когда Муса-пейгамбар был уже на середине моря он услышал, как за ним бежит тот самый старик. «Что тебе надо?» – спросил пророк. «Я забыл слова молитвы после земного поклона», ответил старик. Муса-пейгамбар посмотрел на его ноги и увидел, что они сухие, а у него самого ноги были мокрые. Тогда он сказал старику, что Аллах принимает его молитву, такой, какая она есть и чтобы тот продолжал молиться таким странным образом. Вот и вся притча. Ты понял ее смысл?

– Да. У каждого свой путь к Аллаху. Если искренни твои намерения, то Господь примет тебя и твои молитвы, какими бы странными они ни были. Ты ведь поэтому взял себе имя Муса?

– Да, именно поэтому. А тот шайтан – дурак. Он ничего не понял и после моего ухода еще заболел вонючим потом. Он все равно убил того турецкого беглеца. Но, речь сейчас не о нем. Речь о тебе, Хосров.

Джинн молчал, но по его морщинистому старому лицу было видно, что он внутри него борются две мысли.

– Ни я, ни Мирза Бахтияр не достигли того, чего достиг ты. – Продолжал ангел Муса. – Я не смогу научить тебя большему. Я всего лишь учитель-амузегар. Мирза Бахтияр тоже учитель, он ищет славы, несмотря на свою скромность. Я научил тебя писать, он поставил твой почерк, но ты превзошел и меня и его. Твой почерк самый лучший, он идеальный! Ведь он сам тебе это сказал, измеряя втайне от тебя, на протяжении нескольких месяцев твои буквы. Из нас троих, настоящий хаттат, это ты. У меня это работа, ходить из города в город, учить писать и читать и раз в год отчитываться о проделанной работе. Посмотри, мои ноги мокрые, а твои сухие. – Муса посмотрел на джинна, улыбнулся и подмигнул ему.

– Для тебя не все потеряно. – Продолжал он. – Сейчас ты не можешь вернуться в Тебриз, но весь Иран открыт перед тобой. Иран – это душа мира, как писал великий Низами.

– У меня для тебя небольшой подарок. – Прервал его Хосров и достал из своего дорожного мешка шамаиль с именем Мусы Амузегара. – Это тебе, моему первому учителю.

Глаза ангела увлажнились, он грустно улыбнулся, взял шамаиль, приобнял джинна за плечи и сказал:

– Ты первый, кто поблагодарил меня. Пойдем со мной.

Айн Шин Гаф

Несмотря на тот откровенный разговор с мастером Мирзой Бахтияром я все еще продолжал к нему ходить и брать уроки каллиграфии, как будто и не было той беседы. Но, после признания моего учителя, что я не тот, за кого себя выдаю, я не стал притворяться и выводил на бумаге идеальное начертание букв. Мне уже было все равно, и я перестал притворяться. Чтобы показать Мирзе Бахтияру чего я достиг, я принес на урок свою толстую рукописную книгу, в которой я собрал и записал мои любимые стихи. В этой книге с коричневым переплетом, купленной в старом книжном магазинчике на улице Шахид Эман Дуст были стихи от классиков Рудаки, Саади, Руми до современников Шахрияра, Гейдара Аббаси и молодых Гяруса Абдолмеликиана и Розы Джамали. Это было мое личное собрание от любовной лирики до протестной поэзии. Для меня были важны стихи молодых поэтов, когда-то они ведь тоже станут классикой. Но, мой учитель смотрел только на тот идеальный почерк, которым была написана книга. Дрожащими руками Мирза Бахтияр молча переворачивал страницы, гладил листы бумаги и напрягая зрение пытался безуспешно найти хоть одну кривую линию среди множества букв.

В тот день я разговорился больше обычного. Я рассказывал ему про молодых поэтов и одновременно переписывал стихи Руми. Однако мой учитель не слушал меня и сидел молча погруженный в свои мысли. Мне было обидно, что, узнав мою тайну Мирза Бахтияр отдалился от меня.

Однажды во время урока сидя напротив меня и рассеянно разглядывая то, как я быстрыми движениями переписываю газели Хафиза он подавил зевок и словно отвечая своим мыслям произнес шепотом истиазу.

– Прибегаю к Аллаху от сатаны, побиваемого камнями.

Я остановился, и мы встретились взглядами. Впервые в глазах Кербалаи я увидел испуг, преобразившийся в смертельный страх. Он побледнел у меня на глазах за долю секунды.

– Скажите, остад, чего вы так сильно боитесь, что произносите истиазу? – Спросил я.

Он молчал и смотрел на меня испуганными глазами.