Калимба. Запертые. Эксперимент вышел из-под контроля

Он перебирал книги и документы:

– Тут должно быть что-то об отце Виктора Анатольевича. Может, фотографии или дневники…

Тома почувствовала, что у нее отекли ноги. Она опустилась на стул, поглаживая живот, и осмотрелась. Внимание привлек комод, накрытый простыней.

– В комоде глянь. Мужчины чаще всего прячут ценные вещи в книгах, а женщины – в нижнем белье.

Антон снял простыню, подняв облачко пыли, выдвинул все ящики. Под ночной сорочкой обнаружил стопку пожелтевших писем, перевязанных бечевкой.

Антон открывал конверты, один за другим, читал письма.

– Тома, это оно!

«Милая моя, хорошая девочка. Пишу тебе и знаю, что не получу ответа. Но все равно надеюсь… Мне душу рвет, когда вспоминаю твои руки, твою родинку на шее, твой голос. Я все еще вижу тебя, стоит мне закрыть глаза. Милая моя девочка! В ту ночь мы стали чем-то большим. Умоляю, ответь. Обрела ли моя любовь к тебе плоть и кровь? Навечно твой С.».

Антон передал письмо Томе.

– Колония № 4 строгого режима, город Магадан. С. Авдеев… Авдеев…

Тома достала телефон, погуглила:

– Погоди, быть не может! – она вскочила на ноги. – Степан Авдеев! Убийца собственных детей! Он отец Профессора?! Десять детей убил! Три дня младшей было!

Тома проверила адреса на остальных конвертах.

– Все из тюрьмы. Степан Авдеев! Он был экспедитором, ездил по Союзу. Выяснилось, что после его любовных похождений рождались дети. Он возвращался и убивал детей! Беременной живот вспорол! Авдеев все это время был в психушке для осужденных… Ты понимаешь, что это значит? Он хочет завершить начатое, убить Мещерского!

Антон поднялся:

– Нет, так не пойдет. Я его найду.

– С ума сошел? Надо СК подключать, слышишь? Может, Профессора уже и в живых нет!

– Тома, я улики украл! Мне уже не отвертеться. Я сам его найду. А ты – поедешь домой.

– Будто ты без меня поймешь, где его искать! – Тома еще раз взглянула на письмо. – А я уже знаю. Под «светом маяка, ласкающим плечи»! Надо найти этот маяк!

XIX

16 дней 8 часов 20 минут с начала эксперимента

Степан копал, яма углубилась на полметра. Ему хотелось, чтобы все было правильно. Вспомнил, как похоронил любимую собаку под яблоней. Отец по пьяни забил Жульку до смерти. Отцовские сапоги пахли гуталином. Вспомнил, как прятался от него в чулане – каждый раз, когда тот пьяный приходил домой. И узор паутины, которую сплел паук, деливший чулан со Степаном.

«Где ты, ублюдок?!» Он услышал низкий раскатистый голос отца. Степан выглянул из чулана в маленькую щель. Он старался дышать как можно тише. Отец вошел в комнату. Широкоплечий, с густой бородой, в тулупе.

– Оставь ты его… – равнодушно прошуршала мать из соседней комнаты.

– Не лезь! Где ты, урод?! Ко мне, быстро! Когда я тебя зову, ты должен приходить, выродок!

Степану еще не было и шести, но он уже точно знал, что будет дальше, если он выйдет. Он смотрел на отца через щель и молился, чтобы тот ушел спать. И знал, что не уйдет.

– Вот ты где, уродец мелкий…

«Выходи, а то хуже будет!» – прошептал еле слышно Степан. Он не видел перед собой ни яму, ни рыхлую землю, ни старый маяк, только перекошенное яростью лицо отца, волочащего его из чулана.

Отец сел на кровать и оперся локтями о колени. Зловонное дыхание, волчий оскал, пожелтевшие от папирос пальцы. Раздел трясущегося сына до трусов.

– На меня смотри, пидор! Ты кто?

Степан молчал. Он знал, что отвечать нельзя, пока не прикажут. Иначе последует удар.

– Ты – никто!

Руки и ноги мальчика дрожали. Он, как мог, старался не описаться. Запрещено.

– Повторяй.

– Я – никто… – проговорил Степан.

Втыкая лопату в землю, Степан повторил вслух: «Я – никто».

– Ты порченное семя. Понял? Скажи вслух! – раздался в его голове хриплый крик отца.

– Я – порченное семя…

Отец ударил мальчика наотмашь по лицу. Степан упал, но тут же поднялся. Лежать запрещено.

– Осмысли, выродок! Осознай! Ты – гнилое семя!

– Я – гнилое семя.

Второй удар откинул мальчика в угол. Степан не смог устоять на ногах, как ни старался. Сдерживая слезы, вскочил, прибежал на прежнее место.

– Хорошо. Стоять ровно. Теперь сам.

Степан, по пояс в яме, выбрасывал комья земли. Он вспоминал, как уже подростком так же стоял перед отцом в одних трусах в центре комнаты. Мать давно умерла, и они остались с отцом вдвоем. К четырнадцати годам у него начал пробиваться отцовский волчий оскал, глаза приобрели холодный блеск, на лице прибавились шрамы.

Степан выучился терпеть боль и не падал после каждого удара. Ему нельзя трогать свое тело, нельзя смотреть в сторону девушек и заводить семью. Он держал свое темное нутро при себе.

Постаревший отец из милосердия к сыну повторял пытку в тысячный раз. Он знал, что Степан нездоров, как и он сам. Знал, что жизнь таких, как они, ужасна, и хотел уберечь сына от собственной ошибки.

– Я – порченное семя. Я – гнилое семя, – монотонно повторял Степан.

Степан верил отцу.

– Нельзя плодить гниль… – смиренно повторял он.

Рубашка Степана промокла насквозь, он тяжело дышал, стер руки в кровь. Отложил лопату. Глубина достаточная.

Степан подвел отца, и поклялся исправить эту ошибку.