Как жаль, что так поздно, Париж!

– Подруга моей мамы, Екатерина Дмитриевна Самарина.

Королёв остановился.

– Екатерина Дмитриевна Самарина? А не знаешь, у нее есть брат?

– Есть сестра, Зинаида Дмитриевна. А брата, по-моему, нет. А что?

– Да я уже год целый разыскиваю одного человека. Его зовут Андрей Дмитриевич Самарин. Я когда-то Вадима Потапенко к этому подключал, он, бедняга, даже в Николаев мотался, но ничего не выяснил.

– Вадим? В Николаев? Я об этом ничего не знаю. А почему в Николаев?

И вдруг ее осенило. Она вспомнила конверт, который ей показывал Вадим: «СССР, Самарин Андрей Дмитриевич…» Как же она тогда не догадалась сопоставить? Вадим ездил в Николаев? Ну конечно, ведь Самарины, как и мама, из Николаева!

После ухода Майи и Королёва Зинаида Дмитриевна не спала всю ночь. Два раза зажигала свет, перечитывала письмо, которое оставил Александр Иванович. Письмо, адресованное Доре.

«André! Répondez, si vous êtes vivant, nous nous souvenons souvent de vous. Nous nous sommes restés peu – Michel, moi et Jean, il habite Bordeaux et, imaginez-vous, qu’il vient de se marier.

Il n’a que soixante et nous le prenons pour gamin comme d’habitude. Quelqu’un a eu besoin de notre vie. On nous cherche, on écrit de nous. On promet aussi de vous trouver, c’est pourquoi je vous écris dans l’espoir que vous allez le lire et vous vous souviendrez des temps passés.

Il était difficile mais il était bien. N’est ce pas? Je me souviens comment vous avez dit que vous étiez heureux peut-être pour la première fois.

Personne sauf nous ne pourra le comprendre»[8].

Дора. Конечно, он был уже очень болен, когда вернулся. Но все-таки – ничего не рассказать о себе! Эта его вечная гордость – вдруг подумают, что хвастается. Варя так и умерла, ничего не узнала. Как рисковал собой! Удивительно: где-то во Франции живут люди, которые помнят Дору таким, каким мы его не знали. Ничего не знали.

Во время войны здесь, в Москве, получили телеграмму. Из Лондона. На Катино имя, адрес был фантастический: Мясницкая улица. Как дошла – непонятно, «Andre well»[9]. Стыдно вспомнить: не обрадовались – испугались – что из этого выйдет! Слава богу, ничего не вышло, но осталось непонятным, неразрешимым: почему из Лондона, кто послал?..

Когда Дора вернулся, про телеграмму спросить так и не вспомнили, не успели. И вот она, разгадка.

«J’ai gardé l’adresse de votre soeur ou j’avais envoyé par Londres les nouvelles pour vous. La rue Myasnitskaya… On m’a dit qu’il n’existe plus cette rue a Moscou!»[10]

Больше всего в письме мучила фраза: «Je те souviens comment vous avez dit que vous étiez heureux peut-être pour la première fois»[11].

Это мучило нестерпимо. Он был несчастлив. Поэтому молчал, когда вернулся. О чем было говорить? Щадил нас, ведь это мы уговорили его уехать, плакали, умоляли. И уговорили жениться на Варе. А ведь он не любил ее. Она добрая, но скучная. И была неумна, признаться. Бедный Дора. Бедный Дора.

Ольга, когда была у нее в Николаеве, рассказывала, как Майя спросила однажды про Василия Федоровича, своего отца, был ли он счастлив, и Ольга не знала, как ответить, сказала, что это – детский вопрос.

«И я с ней тогда согласилась. А ведь неправда. Я думаю, что вот Вася как раз был счастлив, хоть безмерно принял на себя трудного. Счастливо – не значит легко. Это что-то совсем другое, совсем другое…»

Майя не успела рассказать Королёву – хоть и собиралась – про себя. Хотела выслушать его совет, но, когда возвращались от Самариных, сама про это забыла, так была взволнована всем происшедшим.

– Подумай, – рассказывала она дома Косте, – он даже не рассказал им ничего, когда вернулся из эмиграции. Они и не знали, что он помогал Сопротивлению, а он там теперь чуть не герой.

– Ну а с Шуриком ты поговорила? – Костя тоже называл Королёва Шуриком.

– Я не успела.

Костя знал, что она возлагала какие-то надежды на Королёва. Он журналист, работает в газете. Вадим тоже журналист, но на него она никаких надежд не возлагала, даже в голову не приходило.