Как жаль, что так поздно, Париж!

Екатерина Дмитриевна к их приходу (знала, что придут, но не ожидала увидеть Андрея) надела кофточку поверх больничного халата и тщательнее обычного причесалась, несмотря на боль в левой руке. У Нонны и у Кати одинаково сжалось сердце, когда они увидели эти попытки скрыть то, что скрыть было нельзя. Екатерина Дмитриевна очень похудела, волосы потускнели, обвисли.

– Андрей! Его не узнать, как вырос!

– Бабушка передает вам привет. – Андрей, смущаясь, положил перед Екатериной Дмитриевной коробку конфет с изображением Медного всадника.

– Это надо забрать домой, – решительно сказала Екатерина Дмитриевна. – Когда вернусь из больницы, приходите к нам чай пить. Вы теперь в Москве?

И снова у Кати и у Нонны сжалось сердце.

– Нет, – сказал Андрей, – я ведь учусь в Ленинграде, я приехал только на три дня.

Когда шли обратно, долго оборачивались на окно, за которым стояла Екатерина Дмитриевна. Она не махала им, просто смотрела вслед.

У больничных ворот Нонна схватила такси, чмокнула Катю в щеку и, кивнув Андрею, умчалась.

– Изменилась бабушка, да?

– Не очень, – соврал Андрей.

– Не ври, чего уж, – грустно сказала Катя и, будто только что увидела его, спросила: – Как живешь?

Андрей стянул с головы шапку, ему стало жарко.

– Да я плохо живу. Я скучаю без тебя.

Катя остановилась и смотрела с изумлением.

– Ты что? Ты правду сказал? Ты же куда-то пропал.

– Это ты пропала.

– Я была влюблена в киносценариста Олега Ардашникова. Знаешь такого?

– Нет.

– Ну что ты на меня так уставился? Это уже прошло.

Андрей молчал. «Чего это меня несет?» – подумала Катя, но остановиться не могла, новая роль неожиданно нравилась. Андрей смотрел испуганно, покорно.

– Ну ладно, – снисходительно сказала Катя, – поехали к нам, меня бабушка Зина ждет.

…Жизнь превратилась в ожидание. Каждое утро просыпалась с надеждой: может быть, сегодня Катюшке станет лучше. Ждали, что покажет кардиограмма, потом – что скажет профессор, в среду – профессорский обход. Ждали новое лекарство. Его должен был привезти из Парижа какой-то знакомый Майи, Ольгиной дочери.

Скоро придет Катя, она поехала в больницу с Андреем. Вдруг объявился Андрей, пропадал, пропадал целый год, а сегодня позвонил. Верно, это Ольга его послала. Не надо было ему идти в больницу, Катюшка разволнуется. А может быть, ничего, может быть, обрадуется, ведь она тоже хотела, чтобы они подружились…

Неужели мне суждено пережить Катюшку? Я не могу этого, Господи, не наказывай меня этим. Весь год после выставки она так хорошо себя чувствовала, так радостно. Говорила: мне словно двадцать лет скостили. Вот тебе и скостили… Не надо было соглашаться писать эти воспоминания, это они так подействовали. Всю свою жизнь заново перестрадала – зачем было это делать? И ведь я говорила, но разве меня слушают?..

Ключ в замке повернулся раз и еще раз. Катя от порога увидела в устремленных на нее глазах вопрос – что?

– Ничего нового, – быстро сказала Катя, – бабушка велела эти конфеты забрать домой. Сказала, когда вернусь, будем с ними чай пить.

Только теперь Зинаида Дмитриевна заметила за Катиной спиной Андрея.

– Что ж я стою! Проходите, ради бога, Катя, руки мыть! У меня такой бульон вкусный и пирожки…

«Кто ответит на вечный вопрос: зачем человек живет на земле? Есть ли смысл в том, что мы родимся, любим, теряем и умираем?»

Взгляд Андрея случайно упал на страницу, где мелким четким почерком были написаны эти слова. Было стыдно читать дальше, но он стал читать.

«Может быть, смысл в том, что жизнь бесконечна и ничего не пропадает. Если ты родил человека, он повторится в другом, если ты написал картину, она останется…»

Катя вошла в комнату.

– Это бабушка пишет. Ее попросили написать воспоминания о муже, моем деде. Мы думаем, что от этого у нее инфаркт, она слишком много работала.

11

Лекарство для Екатерины Дмитриевны должен был по просьбе Майи привезти из Парижа Саня Королёв, Шурик, как она его называла. Он прилетел в Москву всего на два дня: «Времени у меня в обрез, подскочить мне к тебе некогда, давай в восемнадцать часов на Тверском бульваре против ТАССа, мне надо заскочить в ТАСС».

Это был Санин стиль: заскочу, подскочу. Майя приехала раньше и стояла на бульваре против входа в ТАСС, сесть было некуда, все скамейки мокрые.

Неожиданно перед ней возник Королёв, он подошел с другой стороны.

– Ну, – спросил он, – о чем ты думаешь?

Майя рассмеялась:

– Я, знаешь, о чем думала? Что самое для меня московское место в Москве – Тверской бульвар, если бы здесь еще не было нового МХАТа и Пушкин стоял бы там, где раньше.

– Эка, хватила! Если бы к носу Балтазар Балтазаровича… Милая моя, уже несколько поколений москвичей выросло с тем, что Пушкин стоит там, где он стоит. Они и знать не знают, что он когда-то стоял на бульваре. Теперь представляешь себе, как мы постарели? Но постареть – не штука, устареть опасно.

Он внимательно посмотрел на Майю.

– Впрочем, ты еще и не постарела. Это я тебе заявляю, как мужчина ни на что не претендующий, – самый объективный взгляд.

Они пошли по бульвару к Никитским воротам.

– Вот твое лекарство. Для кого оно, кто болен?