Как жаль, что так поздно, Париж!

Как хотелось тогда разыскать, набить морду, но Лида сказала: «Попробуй только, я выпрыгну в окно». Сказала так, что Нонна мгновенно поверила: выпрыгнет. Искали врача, никто не соглашался, было запрещено, и Лида тоже ездила куда-то вместе с Нонной договариваться, а ведь прекрасно знала: никакого аборта не будет, будет ребенок.

Кто-то сказал Нонне: посоветуй ей поднять что-нибудь тяжелое, например, рояль. Давились от смеха, в соседней комнате Екатерина Дмитриевна как раз играла на рояле. «Что вы смеетесь?» – крикнула им, и вдруг Лида – только она умела совершать такие неожиданные поступки – сказала:

– Мама, у меня будет ребенок.

7

После майских праздников для Кати началась суровая жизнь. Не поднимая головы, сидела над книгами. Бабушка каждый вечер занималась с ней немецким. Катя решила идти в иняз. Зинаида Дмитриевна выговаривала сестре: ты ее перегружаешь, пусть сначала получит аттестат. Катя выходила на балкон – слово «лоджия» в доме не привилось – и смотрела на Кузьминский лес.

Как и Екатерина Дмитриевна, Катя терпеть не могла Кузьминки («Зато воздух, – говорила Зинаида Дмитриевна, – что твоя дача»), всё надеялась, что смогут обменять эту квартиру и поселиться среди прежних привычных улиц. Поэтому второй год жили как будто временно, книг не распаковывали. Катя ездила в старую школу, в Столовый переулок, переводиться в здешнюю не захотела.

Кузьминский лес изумрудно зеленел за частоколом башенных кранов.

Приезжала Нонна, смотрела испытующе, но ни о чем не спрашивала, может быть, догадывалась, что Кате уже не хочется появляться перед Вадимом Петровичем Потапенко и говорить ему: я ваша дочь. После Ленинграда что-то в ней изменилось, хотя непонятно пока, что.

Гуляли в Летнем саду, на Островах, ездили по Неве до Петрокрепости, и там, на пароходике, борясь с ветром, раздувавшим подол платья, Катя рассказала Андрею эту историю с отцом. Он отнесся легко, наплевать и забыть, зачем тебе этот отец, он и знать о тебе не знает!

Все-таки, вернувшись в Москву, выяснила его имя, отчество и фамилию. Значит, она могла бы быть Екатериной Вадимовной Потапенко. А она Екатерина Дмитриевна Самарина. Звучит гораздо лучше. Наплевать и забыть.

Уже две недели, как вернулась из Ленинграда, а Андрей не позвонил ни разу. С вокзала он доехал с ней до Кузьминок и проводил до самого дома, а она не пригласила его зайти. Дура, мещанка, не знала, как отнесутся бабушки. Наверное, он обиделся. И правильно сделал, она бы тоже обиделась.

Бабушки расспрашивали про Ольгу Николаевну со всеми подробностями: что говорила, чем угощала… Уже идя спать, Катя сказала:

– Там еще внук ее был, Андрей.

– Да что ты! Это Маечкин сын, сколько ж ему лет?

– Столько, сколько мне.

– Да, верно. Ты помнишь, Зина, Майя приходила с ним однажды на Молчановку?

– К нам? – Катя вернулась от дверей. – Он был у нас на Молчановке? А он не говорил мне об этом.

– Он, должно быть, и не помнит, он был так мал. А он понравился тебе?

Катя почувствовала, что краснеет, сказала уже в дверях:

– Парень как парень.

Сказала неправду. Конечно, он ей понравился, а вот она ему – нет. Иначе бы позвонил.

Он позвонил в середине июня, когда она давно и ждать-то перестала. Перед последним экзаменом жила в Валентиновке. Нонна шила ей платье для выпускного вечера. Бабушки, особенно бабушка Зина, просто умерли бы, увидев, как Катя проводит время перед экзаменом. Вставали поздно, ложились за полночь. Приезжали Ноннины друзья, начинался, как говорила Нонна, великий треп. Кате почти все очень нравились, но лучше всех была Нонна. Никто не умел быть такой молодой и веселой, так варить кофе и делать шашлыки, никто не умел сказать все, что приходило в голову, не заботясь о впечатлении, которое это производило, никто не умел так лихо сплясать канкан, да еще спеть при этом «хоп-топ, Зоя!».

На даче, кроме Кати и Нонны, жила еще Ноннина мать, но она ни во что не вмешивалась, целыми днями вязала, сидя в саду. После смерти генерала Голговского вдруг растолстела, почти расплылась и превратилась в добродушную матрону. Нонна изумлялась этому превращению: была ожесточенной, злой, куда что делось? Видимо, со смертью отца ушло, наконец, вечное беспокойство, что он ее бросит. А теперь не бросит, можно спокойно вязать, варить варенье, ездить по комиссионкам. В последнее время, живя с отцом за границей, пристрастилась к фарфору, вся ее комната увешана тарелками…

Накануне последнего экзамена (это была химия) Катя поехала в школу на консультацию, а оттуда домой, в Кузьминки. Надо было забрать те старинные кружева, которые ей отдала бабушка Зина. Нонна решила, что это будет великолепной деталью для Катиного платья.

– А не получится не comme il faut, vulgar? – спрашивала Катя.

Нонна смеялась:

– Нет, все будет в меру.

Катя, как послушный щенок, усваивала Ноннины уроки. Когда-то она объяснила Кате, как важно – во всем – соблюсти меру. А не comme il faut, vulgar – слова из пушкинского письма к Наталье Николаевне. Давным-давно Лида, Катина мать, прочитала Нонне это письмо…