Как жаль, что так поздно, Париж!

С матерью спорила и ссорилась почти так же часто, как с Никитой, но с Никитой ссоры были легкие, а с матерью тяжелые, ненавистные. Никогда друг друга не понимали.

– Тебе бы за генерала Малинина замуж выйти – вот была бы пара, и отца бы не изводила!

Это было худшим оскорблением. Мать знала, что отец ее не любит, но Нонна, не должна была этого знать и уж, во всяком случае, говорить об этом. Это вообще был стиль семьи – умалчивать правду. Она была слишком убийственной, эта правда.

В двадцать восьмом году, за год до рождения Нонны, ее отец встретился с матерью в столовой Академии Генерального штаба, где он учился, а она работала буфетчицей.

Нонна очень хорошо представляет себе эту, как она говорит, раскладку сил. Мать – смазливая женщина, отец – сильный и слабый одновременно и, на беду свою, порядочный.

Так в доме Голговских появилась Нонна и ее мать. Нонну полюбили сразу и безоговорочно, мать так же безоговорочно возненавидели. Она платила тем же, к счастью, не очень досаждая своим присутствием. Главным занятием ее жизни было ни на минуту не упускать из виду мужа, поэтому она ездила с ним и на Дальний Восток, и на Север, а когда началась война, привычно подкинув дочь свекрови, укатила на фронт. Благо к началу войны он уже командовал корпусом, а жены комкоров, было принято, жили при мужьях.

В лето знакомства с Лидой отца послали в Германию, мать осталась в Валентиновке, впервые в жизни остановленная его бешеным окриком:

– Хватит меня караулить! Дочка в институт поступает, раз в жизни хоть останься с ней!

И мать струсила, осталась и теперь злилась на весь свет: на свекровь, которая так некстати умерла этой зимой, на домработницу за то, что вечно где-то пропадает, и в особенности на этих новых знакомых Нонны – Лиду, ее мать и тетку. Лида еще так-сяк, а эта Екатерина Дмитриевна и ее сестра корчат из себя черт знает что, графинь каких-то!

После четвертого курса – это было лето пятьдесят второго года – Нонна с Лидой собрались в Вильнюс. Лида вообще в первый раз куда-то ехала, кроме как у тети Зины в Николаеве, нигде не была, Екатерина Дмитриевна все волновалась, что денег не хватит, Нонна не решалась сказать – да у нее есть, хватит… Наконец поехали.

В поезде познакомились с Вадимом, он тоже ехал в Вильнюс. В тамбуре, куда Нонна вышла покурить, пялился на нее до неприличия. «Что?» – спросила она вдруг. Это был испытанный прием, на нее всегда пялились, и она уже относилась к этому спокойно.

Позже выяснилось, что он, как у них говорили, «положил глаз» вовсе не на Нонну, а на Лиду. Они читали друг другу стихи, Лида была большим знатоком в этой области. А это чье? А это? Это была ее любимая игра, и Вадим неожиданно оказался достойным партнером. Нонна лежала на верхней полке, листала журналы, радовалась: не сбываются пророчества тети Зины. «Тебе, Лида, – говорила та, смеясь, – невыгодно дружить с Нонной, слишком уж она красива…»

Остановились в общежитии университета. По утрам Вадим заходил за ними, шли пить кофе с какими-то невиданными пирожными из ревеня. Нонна вдруг встретила знакомых ребят с геологического, спортсменов, у нее всюду были знакомые, они ехали в Каунас на два дня и взяли ее с собой.

Когда вернулась, не узнала Лиду. С воспаленным горячечным лицом та лежала в душной комнате общежития, глаза ее были закрыты. Нонна ухитрилась вызвать врача, тот хотел забрать Лиду в больницу, температура была под сорок. Нонна упросила, оставили до завтра, и назавтра Лида встала с постели здоровой, только очень слабой и бледной.

– А где Вадим? – спросила Нонна.

– Вадима нет.

– Как нет?

– Он уехал.

– Почему? Что изменилось за два дня?

Лида потом рассказывала Нонне, как она удивилась этому вопросу: в самом деле, только два дня!

К концу этого второго дня он прочел Лиде стихи, которых она не знала, но запомнила сразу же.

Фонари на последнем вагоне…
Как же мы, будто это пустяк,
в бесконечной вокзальной погоне
Умудряемся жить не грустя?

– Кто это написал? – спросила Лида.

И его как прорвало, он рассказал о той, что написала эти стихи, всё: и про то, что любит ее, а она замужем, ждет ребенка, и про то, что приехал сюда только потому, что она рассказывала об этом городе, была здесь в прошлом году…

Кажется, он говорил «прости, не сердись, что так вышло», кажется, она сказала ему «не провожай меня», шла сюда, в общежитие и очень хотелось пить, наверное, поднималась температура, у каждого киоска пила газировку с сиропом, потом тошнило от этой газировки…

Они уехали в Москву. «Как ты с такой мордой войдешь в дом!» – волновалась Нонна. Но, наверное, только она что-то видела в Лиде. Дома ее нашли похорошевшей и удивлялись, почему они так рано вернулись.

«…Разве я не имела права сказать Катьке, что не знаю этого типа? За семнадцать лет я его ни разу не видела, а что по телевизору – не в счет».