Как жаль, что так поздно, Париж!

Вовка же приходил в гости к Соне два раза – на день рождения и на Пасху.

– Не говори Вове, что Пасха, это ведь нигде, кроме как у нас, не принято, – предупредила мама.

Как будто Соня сама не понимает! Это принято только у них, потому что у них главная – Марфуша.

– Жениха-то зови, – сказала она Соне, растирая в высокой фарфоровой кружке желтки с сахаром.

– Ну какой он жених, Марфуша, что вы говорите, – возразила мама.

Соня в глубине души ничего не имела против слова «жених», но мама, конечно, права, какой он жених, недосягаемый Вовка Мастюков! Мама права…

Вдвоем с Соней они толклись на кухне, помогая Марфуше. Сталина тоже рвалась помогать, но Марфуша ее отстранила:

– Ты, девонька, иди погуляй…

Невзлюбила Сталину с того самого дня, как она пришла жить к ним. Соню это мучило, Ирину Николаевну удивляло. К бабушке в Калязин она Сталину не отпустила. «Надо учиться, – сказала ей в тот страшный сентябрьский день. – Будешь у нас жить и учиться».

– Да не больно она и рвется к бабушке-то, что ты ее уговариваешь! – ворчала Марфуша, когда девочки уходили в институт. Богомольная, сердобольная Марфуша не жалела сироту! Это было удивительно.

А когда через две недели после Пасхи Вовка Мастюков, Сонин «жених», и Сталина поженились, Марфуша сказала в сердцах:

– Вот! Что я говорила? Знать надо, кого жалеть!

Больше всего обижало то, что Сталина даже не каялась перед подругой. Забрала вещи и ушла. И когда Соня, напряженно улыбаясь, предложила проводить ее до трамвая, вежливо сказала:

– Спасибо, не надо.

Было ясно, что у ворот, за темно-красным забором, ее ждет Вовка Мастюков. И Соня поняла это так же ясно, как Марфуша и мама.

И должно быть, что-то понял Тёма, Артём, он в это время еще жил у них. Соня совсем не замечала его. Он был молчалив, застенчив, целыми днями просиживал в Ленинской библиотеке, гулял по Москве. Его мать, Анна Ивановна, уехала в Ленинград на разведку, как она говорила, и он уже мечтал быстрей уехать туда. В тот день, когда Сталина, забрав вещи, ушла, Артём предложил Соне пойти в театр.

– Пошли, а? У меня есть билеты во МХАТ, собирайся.

С Соней он не был застенчив, говорил покровительственно, как будто был гораздо старше ее.

– Ну что же ты? Вечно тебя приходится ждать…

Соня, переодеваясь, спросила из-за двери:

– А тебе понравился Вовка Мастюков?

Произносить это имя – больно, но еще больнее – не говорить об этом.

– Хозяин жизни! – усмехнувшись, отозвался Артём.

И Соня поняла, что Вовка ему не понравился. Хозяин жизни? Да, именно так.

…Еще все на месте: и красный забор, и деревья, что свешиваются через него. И дедушка все так же клеит конверты, хотя Сталин уже умер. Умер Сталин, про которого дедушка, к ужасу мамы, всегда говорил: «У, батюшка!» – и грозил кулаком черной тарелке репродуктора, висевшей за дверью в столовой.

Еще все на месте, еще жизнь не успела измениться. И негодяи на месте. «Их время никогда не кончится», – пророчески заявляет мама. Соня знает, что она имеет в виду: у мамы неприятности на работе. Низкий абажур в столовой, с которого свисает зеленый витой шнурок, освещает ее руки, перебирающие какие-то бумаги из черной резной шкатулки. Мамино лицо в тени, она не хочет, чтобы дедушка видел, как она страдает.

– Разве я умею бороться с негодяями? – Ее голос дрожит. – Я умею жить в экспедициях и по году не видеть дочь и отца. Я умею читать лекции и писать в научные сборники, но бороться…

Соня лежит тут же на диване, прижимаясь спиной к теплым изразцам белой кафельной печи. Уже осень, ветер и дождь стучат в стекло, а Марфуша вносит самовар (пожалуй, во всей Москве нет другого такого дома, где еще ставят самовар).

– В пятой квартире к Софье Феликсовне муж из лагеря вернулся, поглядеть страшно: покойник и покойник. Натерпелся, видно…

Да, говорят, что из лагерей уже возвращаются люди, что за осуждением Берии последует осуждение… Сталина! Но негодяи (с этим соглашается и дедушка), негодяи по-прежнему сильны, как всегда.

Соня не слушает, о чем говорят за столом, она вдруг начинает смеяться, прямо давится от смеха, зажимая рот рукой.

– Сталина-то, Сталина! – повторяет она сквозь смех удивленно глядящим на нее дедушке и маме. – Что ж она будет делать теперь со своим именем?!

10

…Больше всех Сониному замужеству радовалась мама.

– Очень важно, – говорила она, – выйти замуж за юношу из хорошей семьи.

– Юношу! – хохотала Соня. – Сейчас уже никто так не говорит!

– А как говорят?

– Говорят – парень.

– Этого я даже произнести не могу, – уверяла мама.

Они суетились на кухне, помогая Марфуше. Та делала свое коронное блюдо – ромовую бабу, высокий многослойный пирог, который обливают ромом и выносят к столу в полыханье синего пламени.

– Это я для тебя выхожу замуж, – сказала Соня матери. – Чтобы ты успокоилась.

– Ну что ты! Как не стыдно! – воскликнула Ирина Николаевна.