Я несколько мгновений задумчиво смотрел сквозь Алексея, а потом спохватился:
– Нормальный мужик. Такой… с большим практическим опытом. Значительно лучше прежнего… халявного и замороженного.
– Вот теперь мы повоюем.
– Это уж точно, – правда, еле сдержал готовое вырваться сакраментальное:
– А когда суд?
– Никто не знает. Прокурор будет пару недель изучать ответы, а потом задумается, будет ли он продолжать это дело или вообще его прикроет. Пойду очередную ненужную речь готовить. А то всё равно свербит, зараза.
Вся последующая неделя прошла во внутреннем информационном вакууме. Я начинал и тут же почти сразу бросал писать тезисы к своему выступлению на суде. Остальное время я лежал и бездумно смотрел в неугомонно бубнящий телевизор, включаясь только на прогулку и еду. Мысли умирали, даже до конца не оформившись. Этакое самосозерцание внутренней пустоты с неуклонным возрастанием ненависти.
Первая встряска наступила 25 февраля. Вертухай заскочил в камеру и шутовски раскланялся:
Вертухай внимательно выслушал моё славянское бормотание и вопросительно поднял брови.
Я пошлёпал к лестнице, чувствуя затылком всё ещё подозрительный взгляд вертухая. Он несколько секунд помедлил, но не сдержался:
Перед канцелярией на скамейке безучастно сидели два финна со второго этажа. Они слегка кивнули и подвинулись, освобождая место. Я присел и стал рассматривать вертухая, растёкшегося по будке, который радостно курлыкал, треплясь по мобильному телефону.
Финны вздрогнули, синхронно повернулись, но заметив, что я упорно сверлю глазами вертухая, вразнобой, но что-то одобрительное промычали, и опять впали в привычное оцепенение. Зато занервничал вертухай. Он отложил телефон, поискал глазами неосознанную помеху и, наконец, заметил на меня. Я растянул губы в улыбке и показал ему большой палец. Тут бы больше подошёл средний, но потом слишком долго объяснять, что случайно перепутал. Вертухай насупился и уткнулся в монитор. Тяжело парню. Слишком маленький выбор для таких устрашающих габаритов.