Как спасти жизнь

У миссис Ломас аллергия на пенициллин, который я прописал от раневой инфекции на месте операции. Я не знал об аллергии, но и не поинтересовался этим. Упоминание о ней должно было быть где-то там, похоронено среди записей в ее медицинской карте. А поскольку я не проверил, женщина сейчас находится в отделении интенсивной терапии, и существует серьезный риск, что она никогда не проснется.

Я описываю шаги, которые предпринял, и все, что могу вспомнить о ходе лечения. Сотрудница из отдела кадров записывает это на видеопленку.

Для подобных ситуаций существует протокол.

Голос Фреда Дорнана снова спокоен, но он избегает встречаться со мной взглядом. Меня спрашивают, готов ли я сегодня взять выходной. С завтрашнего дня у меня и так пять законных, запланированных выходных, пока я снова не выйду на смену на следующей неделе.

К тому времени у нас, возможно, будет более четкое представление о том, что к чему.

Я иду и вынимаю все из своего шкафчика. Входит Кристи, моя соседка по ночной смене. Я готовлюсь к вспышке гнева, потому что знаю, что другим интернам придется замещать, пока меня не будет.

Но вместо этого она кладет руку на дверцу шкафчика.

– Эй, я уверена, все будет хорошо.

– С чего ты взяла? Не думаю, что кто-нибудь знает, что будет с миссис Ломас.

Она вздыхает.

– Да, это дерьмовая ситуация. Но мы все совершаем ошибки. В основном их исправляют, но на этот раз тебе не повезло.

– Не так, как моему пациенту.

– Слушай, говорят, у всех нас есть один пациент, которого мы никогда не забудем. Будем помнить всю жизнь. Потому что, если бы не милость Божья или кто там святой покровитель младших врачей…

Нет ни Благодати, ни Бога. Каким-то образом я всегда знал, что этот момент настанет, и теперь, когда он настал, я оцепенел. Впервые за шесть месяцев.

Я выдавливаю полуулыбку ради Кристи и, неся коробку со своими вещами, спускаюсь в лифте, затем иду по коридору и через черный ход – тем же путем, которым я шел домой одиннадцать часов назад. В тот же самый момент миссис Ломас, должно быть, принимала препарат, который ее организм ночью отторгнет, а случившийся вследствие этого шок может привести к повреждению ее органов в качестве сопутствующего ущерба.

Когда я возвращаюсь в свою берлогу, еще даже не совсем светло, а шторы в спальне моей хозяйки задернуты. Я на цыпочках вхожу в квартиру, укладываю сумку, оставляю записку и беру такси до вокзала.

Я должен позвонить Керри прямо сейчас. Я достаю телефон и уже готов набрать номер… Но не в силах этого сделать. Мне невыносимо слышать ее голос, когда она поймет, что это конец, что она так много отдала ради того, кто никогда этого не заслуживал.

Единственное утешение – моя мать этого не узнает.

Садясь в поезд до Брайтона, я отправляю сообщение. Ответ приходит немедленно:

«ПРИЕЗЖАЙ. ЧТО БЫ ЭТО НИ БЫЛО, ВСЕ МОЖНО ИСПРАВИТЬ. ХХХ»[69]

7 февраля 2006 года 45. Керри

Я просыпаюсь с чувством тошноты, вспоминая, что произошло на моем вчерашнем собеседовании. Я жду, когда она пройдет, но вместо этого она продолжает нарастать, и я бросаюсь в ванную, чтобы меня вырвало.

Я не чувствую себя лучше.

Нажимая слив, я замечаю расческу Элейн, которая упала за раковину. Она старомодная, с черной ручкой и розовым мягким основанием, пронизанным щетинками. Между ними вьются и завязываются узелками тонкие белые волоски. Она сохранила большую часть своих волос до самого конца. При взгляде сверху было видно, как красиво они завивались, напоминая безе.

– Что мне делать, если после всего я не смогу стать врачом, Элейн? Что, черт возьми, мне делать?!

Закрыв глаза, я почти могу представить ее там, в дверном проеме, и она что-то говорит одними губами, но я не могу расслышать, что именно.

Галлюцинации? Здорово! Со мной явно что-то не так, даже если не учитывать стремительно уменьшающиеся шансы поступить в медицинский колледж. По крайней мере я не на дежурстве.

Тошнота подступает снова, и на этот раз меня тошнит намного, намного дольше. Я встаю, роюсь в шкафчике в ванной в поисках пакетика диоралита и высыпаю содержимое в стакан для зубных щеток, внезапно слишком уставшая, чтобы пойти на кухню за чашкой. Я пытаюсь проглотить солоновато-сладкую жидкость и замечаю свое отражение в зеркале.

Какое-то мгновение я не узнаю себя, мои глаза широко раскрыты, а кожа смертельно бледна.

Но дело не в этом, а в чем-то другом.

Рвотные позывы на этот раз настолько сильные, что я не могу отдышаться.

Поскольку понимаю: воображаемая Элейн пыталась мне сказать нечто, о чем я, должно быть, подсознательно догадывалась, однако не смела признаться себе вслух.

Я сажусь в поезд, зная, что не смогу дождаться выходных, чтобы поговорить с Тимом. Телефон – тоже не вариант. Тим теперь стал умнее, благодаря моим урокам эмпатии. Обычно он в состоянии найти правильные слова. Но его лицо не может лгать, и мне нужно быть с ним, чтобы знать, что он на самом деле чувствует.