Как мы умираем 1

эти совместные трансъевропейские усилия по поиску максимально эффективного лечения позволили достичь результата – более 95 % излечения у больных тератомой. Даже у таких пациентов как Алекс (с высоким уровнем распростране-ния рака) этот показатель составил более 80 %. Химиотерапия высокотоксична и влияет не только на раковые, но и на

клетки костного мозга, почек и других органов.

Во время лечения сложнее всего переносить тошноту. Эти

мальчики очень, очень больны: все пять дней их тошнит и

рвет. Сегодня есть противорвотные препараты нового поколения, но тогда мы действовали изощренно, давая им чу-мовую комбинацию лекарств: высокую дозу стероидов, седативные средства и медицинский препарат с каннабиоидами.

Пациенты были сонными, счастливыми и под кайфом. Когда лекарства начинали действовать, в палате не смолкали

непристойные шутки и смех. Несмотря на принадлежность

к онкологическому отделению, в палате «Одиноких шаров»

всегда царило веселье. Спустя пять дней лечения в памяти

парней оставались только воспоминания о дружеском обще-нии и ничтожно мало – о тошноте.

Алекс внимательно выслушал меня и, хотя все это бы-ло повторением информации, предоставленной клиникой, как это часто бывает с шокирующими новостями, запомнил

немногое: «рак, везде, химиотерапия, анализы крови, количество сперматозоидов, выпадение волос, тошнота, нет сил

работать». Такие положительные моменты, как «это излечимо, оптимистичные прогнозы, можно продолжать работать», просто остались без внимания. Он был в ужасе и стыдился

этого. Будучи альпинистом, он мог справиться со страхом

падения и внезапной смерти, но беспомощное наблюдение

за ее приближением было парализующим. Он должен быть

героем, как его тезка, а не беспомощной девой, привязан-ной к столбу в качестве жертвы дракону. Осознав свой страх, Алекс почувствовал себя трусом.

За занавеской раздается смех. «Бутч» Уилкинс, полуза-щитник сборной Англии, дает интервью по ТВ. Его только что спросили, как он справлялся с захватами защитни-ков другой команды, пытающихся забрать мяч. За вопросом

журналиста следует взрыв хохота прооперированных мужчин с единственным оставшимся «мячом». Черный юмор –

их любимое оружие на публике. Алекс огорченно смотрит

на меня, натягивает простыню до подбородка и шепчет: «Я

никогда не смогу быть таким смелым, как они…» – по его

щеке скатывается слеза.

– Вам нужно всего лишь пройти через это шаг за шагом, –

начинаю я, но он раскачивается взад и вперед, отчаянно пытаясь сдержать рыдания. Парни дипломатично делают звук

громче. Они лучше меня знают, что страх – худший аспект

их болезни.

Я такая беспомощная и бестолковая. Наверное, то, что я

вижу его слезы, еще больше подрывает его веру в себя. Но

если уйду сейчас, не будет ли это бегством?

Мои щеки горят, когда я вижу отчаянную борьбу Алекса.

Я не должна плакать, не плакать, не плакать.

– Я не могу представить, насколько это тяжело для вас, –

говорю я. – Каждый из них чувствовал себя так же в первый

день, и посмотрите, что происходит сейчас.

– Я такой трус, – шепчет он, продолжая качаться. Его рыдания стихают.

Забыв все слова утешения и поддержки, я достаю набор

для капельницы Алекса, и он протягивает обе руки, будто я

собираюсь надеть на него наручники.

– Вы правша или левша? – спрашиваю я.

Даже если врач понимает, что пациент в глубине

души боится, хоть и не показывает этого, лучше

не разрушать иллюзию и, наоборот, помочь ему

претворить ее в жизнь.

Как и многие художники, Алекс левша. Протираю его ко-жу, затягиваю жгут и ищу вену, разговаривая с ним об ис-

кусстве. Он рассказывает, как сильно любит творческий процесс: воображать финальную работу, почти чувствуя ее реальность; создавать картину, слой за слоем и цвет за цветом; мечтать о текстурах и поверхностях, изображениях и цветах, будучи бесконечно очарованным сочетаниями поверхности и пространства, цвета и пустоты, видимыми в природе. Он полностью преображается, рассказывая об этом. Через несколько минут капельница готова, на его лице спокойствие. Я спрашиваю разрешения раздвинуть шторы, и мы видим его пятерых соседей по палате, играющих в карты возле телевизора. Круг блестящих голов и стоек для капельниц, похожих на чудные грибы в роще металлических деревьев.

– Хочешь присоединиться, приятель? – спрашивает один

из них. Алекс кивает и хватает свою капельницу. Я пытаюсь

не думать о том, что такое храбрость – отсутствие страха или

способность его переносить? И почему правильные слова появляются, только когда я выхожу из палаты?

Во второй половине дня все парни уже «под кайфом», стойко переносят тошноту и рвоту во имя Англии. Лежа на

кроватях, пытаются направить тяжелые головы к тазикам: они слишком сонные и медленные, чтобы попасть в маленькие пластиковые лотки, которые используются в остальных

отделениях. Они смеются и подбадривают друг друга, и к то-му времени, когда ухожу домой, невпопад распевают гимн

Кубка мира – возможно, сам по себе немелодичный.

Некоторым людям невыносимо само ожидание

возможной смерти. Когда они понимают, что больше