Как я был номеном

В моем потоке, тренировавшемся до обеда, никого сверхвыдающегося не было. Значит, этот – из послеобеденных. Если о нем уже ходят слухи, новый боец даст жару всем нашим, с которыми я успел немного подружиться. Пусть мы не разговаривали, а только дрались, но если на нас нападут, я встану с ними плечом к плечу. Стадное чувство у подростка, сказали бы психологи. Ответственность общества за каждого, воспитанное в его членах, поправили бы коммунисты. Коллективизм, согласились бы другие серьезные дяди из телевизора. Чувство локтя – настаивали бы отцы семейств. Короче, я нашел компанию по интересам, и теперь с трудом перенастраивался на совершенно иную область приложения мозгов, кроме как в грудину или в переносицу, чтобы хрустнуло и упало.

– Говорят, из-за него к нам конязь собирается, – добавил Постник. – Если б отец не уехал…

Если б он не уехал, царевну не забрали бы в базилку, и у нас с ней могла появиться возможность сбежать, хотелось сказать мне. Естественно, я только улыбнулся и развел руками. Дескать, почему нет, если в общем почти как всегда, только наоборот и по-всякому.

Потом мы вместе делали пластины будущих доспехов из металлических брусков, крепили шаблоны – маленькие наковальни на стержнях, которые устанавливались в специальные деревянные конструкции. На них выковывали отдельные гнутые пластины, подгоняли их, скрепляли, чистили и шлифовали. Мои умения множились, как микробы в сладкой воде. С пятого раза мы сумели снабдить готовые пластины подкладкой, и юный кузнец с гордостью продемонстрировал результат.

Я тоже был на седьмом небе. Как здорово создать что-то своими руками, за что другие готовы платить.

– Передние пластины толще задних, – набивал меня Постник дополнительной информацией. – На шлеме одни части тоже толще других – для особенно уязвимых мест. Запоминай. Один раз что-то не учтешь, и конец доброму имени всей семьи.

Когда под вечер я выполз из кузницы, меня можно было не выжимать – все выпарилось и улетучилось. Зато настроения такого давно не было. Хотелось петь и летать. Улететь получилось бы от любого ветерка, но приходилось переставлять ноги.

По сгущавшейся темноте я сходил в базилку к царевне. Убедившись, что все по-прежнему, поведал, что о кузнеце нет ни слуху, ни духу, а в доме жизнь постепенно налаживается. Посмотрев в грустные глаза, распрощался, пока там не заблестело.

Ночью, едва Люба привычно устроилась в своей половине сена и отвернулась, я нарушил молчание:

– Расскажи про флаги.

– Как можно не знать?

Ненавижу такие ответы. Если созрел вопрос – значит, человек действительно не в курсе.

– Тайна, что ли какая-то? Все удивляются, как можно не знать, и никто не говорит.

– Никакой тайны. – Сено разворошилось, разлетаясь в стороны, словно внутри проснулся вулкан, и Люба повернулась ко мне лицом.

Я залюбовался. Эх, если б сердце было свободно…

– Флаги – знак уплаты налогов. Слышал про десятину? Она во всем, государство живет за счет десятины.

– Не только. Еще – плата с гостей за проход через пороги, плата за стоянку, детская отработка… А сколького не знаю? К примеру, орехи или как их там, которые Елка недавно на отработке собирала, они ведь тоже государственные? Не верю, что такие сады и отработанная система уборки существует для чьего-то личного блага. Разве только для самого конязя.

– Сады – государственные, – подтвердила Люба из своего угла, глядя в меня молочными берегами.

– А что делают с орехами?

– Продают иноземцам. Не спрашивай, зачем, мы сами не знаем, но за границами они ценятся. То ли варят из них что-то, то ли наши орехи – лакомство для неведомых зверей. Разное говорят. Точно знают только гости, но они молчат, чтобы из посредничества не выпасть.

– Вернемся к флагам, – попросил я.

Это почему-то смутило Любу, она вновь зарылась по самые щеки. Удивляюсь, как терпит, ведь сено колючее, а она – пышная и объемная, как воздушный шарик в коробке с ежиками.

– Флаги – показатель уплаты налогов. Мужчины тридцать шесть дней в году отрабатывают на папство – три дюжины дней, десятина. Все должны работать, и все должны платить.

– Говоришь, все, а как взять десятину, например, с бежен… с убегайцев?

– Их женщины работают на папском дворе и замаливают прежние грехи. У мужчин выбор работ намного больше – по всему государству, от границы до границы. Умельцев куда-нибудь пристраивают к общей выгоде, работящих нанимают деревенские, оставшиеся просто живут в отведенном месте – в том лагере, куда нас…

Она запнулась и умолкла.

– Им что-то кушать надо, – сообразил я. – Что вы делаете, чтобы они не воровали?

– Подкармливаем, – вздохнула Люба.

Пока мозг раскладывал сказанное по полочкам, я сквозь щели пересчитал флаги на доме. Уже семь.

– Скоро платить десятину?

Люба кивнула. В ее глазах читалась тревога. Видать, отработка – не самое приятное и безопасное занятие.

– Куда меня могут определить?

– Обычно в служивые.

– В солдаты, что ли? – Теперь я понял, откуда здесь вояки вроде взимавших плату у деда Пафнутия – толстые и неповоротливые.