Каина

Манинья выясняла отношения с Гараньоном — ей не нравилось, что тот приносит так мало золота, — когда на пороге появился мрачный Рикардо и с тихой яростью сказал:

— Отдай мой мотор, воровка!

Здесь предстояло выяснение отношений посерьезнее. Манинья величественно выпрямилась.

— Позволь мне заткнуть ему рот раз и навсегда, — вступил в разговор Гараньон.

Как ему хотелось стереть в порошок этого лодочника! Он просто дрожал от

нетерпения, дожидаясь одного слова, одного жеста Маниньи...

— Уходи, Гараньон, — распорядилась Манинья, — и считай, что золото, которое ты украл у меня, я тебе подарила.

Исподлобья взглянув на лодочника, Гараньон ушел. Он ненавидел его...

А Рикардо удобно уселся в кресле, ясно показывая, что не двинется с места до тех пор, пока не получит то, за чем пришел.

— Манинья не привыкла, чтобы ее называли воровкой, — начала Манинья долгое объяснение.

— А я привык называть вещи своими именами. Манинья поднесла ему чашу с александрино, и Рикардо взял ее.

— С чего ты решил, что мотор у меня? Разве ты не отвез его к индейцам?

Рикардо не собирался церемониться с этой ведьмой, ему было не до разговоров.

— Я переверну весь твой дом, перебью людей! — сказал он угрожающе.

— Лучше верни мотор по-хорошему!

Но Манинья была не из тех, на кого действуют угрозы, она улыбнулась, но невесело.

— Хотела бы я посмотреть, как ты возьмешь его по-плохому... Зачем ты меня обманул, Леон? Я дала тебе лодку не для того, чтобы ты возил на ней туристов вместе с Мирандой.

— Мне нужны деньги.

— А тебе не кажется, что со мной нужно поделиться? Лодка-то принадлежит мне.

— Сколько ты хочешь?

— Все!

— Все?! Ну и наглость! Ведьма переходит все границы!

Но Рикардо не собирался потакать ей. Он пил и пил александрино, и гнев все тяжелел и тяжелел в нем.

— Ты воровка!

— Ты тоже, потому что украл у меня сердце. И внутри у меня пустота...

И тогда Рикардо Леон притянул к себе эту женщину, красивую, влекущую, он целовал ее, и она целовала его в ответ.

— Ты все еще хочешь получить свой мотор? — спросила она его между поцелуями.

— Еще больше, чем прежде, — отвечал он, смеясь.

— Так возьми, он во дворе...

— После, после...

Мягким счастливым светом лучились глаза Маниньи, и кожа будто мягко светилась в полутьме комнаты, и тело сделалось податливым и нежным, и Рикардо взял эту женщину, нежную, очень нежную женщину. И услышал:

— Ты проиграл, Леон. Тебе больше никогда не выйти отсюда. Никогда больше, Ты принадлежишь Манинье, Леон...

Такупай сказал своей госпоже, что больше не пойдет в лавку, пока здесь чужие люди, но все-таки пошел. Он искал Каталину и нашел ее. Вернее, дождался. Он видел, что она пришла усталая и хочет отдохнуть, но то, что он собирался сказать ей, было важнее усталости, и сегодня он не собирался ее щадить.

— Что ты здесь делаешь, Такупай?— спросила Каталина.

Она надеялась, что, старик сам увидит, ей сейчас не до него, и уйдет. Напрасно надеялась. Ей предстоял долгий и трудный разговор.

— Жду тебя, — ответил Такупай. — Такупай здесь потому, что хочет видеть тебя живой. Надень его бусы, и тень смерти не завладеет твоей душой.

О чем он говорит? Каталине показалось, будто сны сельвы вновь обступают ее. Она не хотела быть во власти снов. Она хотела прогнать их. А Такупай продолжал:

— Такупай много знает о сельве и о смерти. Он хочет защитить тебя от зла и опасности, которые тебя преследуют.

— Почему ты хочешь защитить меня, Такупай?

— Я знал тебя, когда ты была совсем маленькой, как лягушонок. Я хочу, чтобы ты

стала взрослой, зрелой и очень счастливой женщиной. Носи бусы, и дух тебя не догонит. Дух несет в себе зло живого человека и мертвого. Злоба из сердца моей сеньоры вскипает, будто река.

Такупай снял со стены свои бусы и надел на Каталину.

— Я ничего не боюсь, — сказала Каталина.

— Они подадут тебе сигнал, и ты поймешь, что тебе было чего бояться.

Каталина все же не понимала, о чем он говорит. Она в самом деле не боялась ни сельвы, ни смерти, ни даже своего врага — Маниньи. Но пусть будет, как он хочет.

Похоже, этот старик и впрямь желает ей добра.

— Спасибо тебе за заботу, — поблагодарила она.

И Такупай ушел, у него стало легче на сердце.

Когда он вошел в дом Маниньи, в нем было тихо. Мисаэль и Гараньон сидели в полутемной прихожей.

— Почему такая тишина? — спросил Такупай. — Что случилось?

— Твоя сеньора отдается, как последняя шлюха, — грубо отвечал Гараньон.

— Вон отсюда! — повысил голос Такупай. — Ты уже потерял глаз за то, что видел,

чего не следует видеть. Можешь потерять и ухо, чтобы не слышать того, что не подобает. Вон отсюда! Вон!

На небе взошла луна с красным пятном. Это была ночь, когда самец ищет самку, а самка — самца. Ночь, когда одинокие томятся мучительным, трудным волнением, сами не зная, что с ними. Не зная, куда себя девать.

Каталина шла наугад, бесцельно, держа в руках бусы Такупая, не зная, носить их или нет... В баре сидели туристы. Но Каталине не хотелось ни с кем общаться.

В баре сегодня был необычный вечер. Идею подала Инграсия, когда днем обсуждалось, как развлекать туристов.