Каина

Падре Гамбоа наконец-то улучил момент, чтобы начать свою исповедь перед Мирейей, момент как нельзя более удачный — она считала грязное белье. Видя, как настоятельно нуждается падре в беседе с ней, Мирейя поручила белье Тибисай и пошла за священником. Они сели под навесом среди цветов, и падре, очень взволнованный, начал:

— Дело в том, Мирейя... Долгое время я носил это в себе... Я хочу сказать... я хочу признаться...

Мирейя слушала его со все возрастающим волнением, она хотела услышать признание падре и страшилась его, как самого страшного греха.

— Так вот, Мирейя, в действительности я никакой не...

Но тут, на счастье или несчастье Мирейи, подбежала запыхавшаяся Инграсия.

— Простите, что помешала, падре, но мне нужно, мне просто необходимо исповедаться. Я хочу снять с себя этот тяжкий груз. Помогите мне, падре.

— Это ваш долг, падре, — поддержала Инграсию Мирейя, — у нас будет время закончить нашу беседу.

Падре повел Инграсию к себе в комнату.

Внизу послышался шум: лейтенант Эррера, сержант Гарсия и сеньор Дагоберто пришли завтракать.

— А где наш священник, Дейзи? — осведомился Дагоберто.

— Он исповедует. Дагоберто только хмыкнул.

— А как ваша дочь, сеньор Дагоберто? — спросил лейтенант. — Она у вас такая красавица!

— У моей дочери все идет прекрасно, — отвечал Дагоберто. — Для нее в Сан-Игнасио нашлась интересная работа, она работает вместе с доктором Фернандо.

Каталина сидела за столиком у окна и делала предварительные подсчеты. Без техники, конечно, не обойтись. Но пока, пока... У Каталины возникли уже кое-какие идеи, и она прикидывала, можно ли будет их осуществить.

— Сеньорита, вас спрашивают, — в комнату заглянула Паучи.

Каталина отправилась в гостиную и увидела, что посреди комнаты у столика стоит Манинья, держа в руке округлую коричневую бутылку.

— Что тебе надо? — резко спросила Каталина.

— Ищу тебя, — ответила Манинья.

— Мне не о чем говорить с тобой, и тебе нечего делать в моем доме!

Каталина чувствовала, что от этой женщины исходит только зло. Она не желала иметь с ней ничего общего.

— Хватит войны, женщина! Я пришла с миром, — Манинья говорила и держала себя как хозяйка.

Паучи испуганно наблюдала за ней, стоя чуть позади Каталины.

— Принеси нам стаканы, девочка, — обратилась Манинья к Паучи. — Я пришла заключить мировую.

— Уходи из моего дома, Манинья! — Выражение лица Каталины яснее ясного говорило, что ни на какую мировую она не пойдет.

Паучи принесла и поставила на столик высокие узкие стаканы. Манинья разлила в них вино. Она как будто не слышала слов Каталины.

— Я узнала, что ты решила остаться, и сказала себе: Манинья, городская женщина решила пустить корни в твоей земле, ты должна научиться жить с ней в одном поселке. Мне не нравится ненависть, я решила подружиться с тобой.

Манинья, улыбаясь, протянула стакан Каталине, но та не взяла его. Паучи испуганно поглядывала то на Каталину, то на Манинью.

— Я хочу выпить с тобой, — сказала Манинья. — Выпить за тебя.

Каталина по-прежнему не брала протянутого стакана.

— Не хочешь? Думаешь, я принесла яд? — Манинья отпила из своего стакана. — Видишь, нет никакого яда, — сказала она с улыбкой. — Я принесла хороший александрино для хороших людей. Или ты нехороший человек, Миранда?

— Еще раз повторяю, уходи из моего дома, Манинья! — Каталина решительно стояла на своем, она не желала иметь дело с этой женщиной, на это у нее были свои причины.

— Значит, ты не принимаешь мир Маниньи? — Манинья внимательно смотрела на Каталину. — Чего же ты хочешь? Стать моим врагом? Плохо, плохо, Миранда! Я считала тебя умной женщиной. Тебе стоило бы выпить. Александрино помогает жить в сельве, он очищает сердца от злопамятства. Подумай, Миранда, подумай...

Только когда за Маниньей закрылась дверь, Каталина перевела дух. Она не жалела, что нажила в Манинье врага, она чувствовала, что и на этот раз Манинья приходила к ней как враг.

Вернувшись домой и узнав от Паучи, что их навещала Манинья, Дагоберто изменился в лице.

— Она хотела помириться, — успокоила его Паучи. — Она принесла с собой вино.

— Каталина пила? — опасливо спросил Дагоберто, нюхая жидкость в стакане.

— Нет, не пила, — ответила Паучи. — Пила сама Манинья. Она очень плохая женщина.

По лицу Дагоберто разлилась блаженная улыбка.

— Александрино, черт возьми! Самый изысканный напиток на земле. Раз Манинья выпила, значит, и мне он не причинит вреда. За здоровье Каталины! — и Дагоберто выпил стакан до дна.

Глава 17

Инграсия рассказала падре про все свои беды. Она покаялась в том, что очень обрадовалась подарку, что даже отнесла сержанту пирожков, желая как следует отблагодарить его. Повинилась в том, что стала причиной ненависти между двумя достойными людьми. Призналась, как горевала из-за разбитого Абелем миксера. Сказала, что запретила сеньору сержанту оказывать ей какие бы то ни было знаки внимания, но, наверное, говорила очень уж резко, и, наверное, это грех, потому что сержант Гарсия — хороший человек, только немного назойливый...