Каина

И наконец, показала индейцу небольшой белый сосуд — была ли это высушенная тыква, или сосуд был глиняный, Такупай не стал разбираться, он запомнил одно: сюда его госпожа собралась запереть душу Каталины Миранды! Страшно стало Такупаю, и он попытался предостеречь свою госпожу.

— Кто отдает душу дьяволу, — сказал он, — тот умирает.

— Манинья будет жить всегда, — засмеялась Манинья.

И Такупай понял: Манинье удалось ее колдовство. Сегодня она похитит душу Каталины Миранды...

Каталина поднималась на крыльцо, когда из темноты, будто привидение, возник Такупай.

— Такупай беспокоится за вашу жизнь, выслушайте Такупая, сеньорита, — сказал он.

Каталина, хотя индеец и спас ее от партизан, недолюбливала преданного слугу своего недруга Маниньи. Ей неприятно было его присутствие, а уж тем более разговор с ним на ночь глядя.

— Оставьте меня в покое, — попросила она, — я ничего не хочу слушать, — и приготовилась закрыть дверь.

Но Такупай смотрел на нее с такой мольбой, что она все-таки решила его выслушать.

— Такупай всегда спасает вашу жизнь, — взволнованно говорил индеец. — Этой ночью вам грозит смерть. Не спите этой ночью, сеньорита! Не позволяйте сну одолеть вас, и тогда останетесь в живых. В живых! — повторил Такупай и исчез.

Нет, недаром Каталина не хотела говорить с ним на ночь глядя. Такого наслушаешься, что и вправду не заснешь! Но кажется, этой ночью бессонница ей не грозит: она так переволновалась, так устала, что засыпала прямо на ходу...

Едва дойдя до кровати, Каталина будто провалилась.

Пока Такупай предупреждал Каталину, которая ему не поверила, лодочник разыскивал Манинью. Мисаэль удивился, увидев у них в лагере в сельве Леона.

— Что ты тут делаешь? — спросил он. — Сельва ночью нагоняет страх.

— Твоя госпожа тоже, — с мрачной усмешкой ответил Рикардо. — Где она?

— Ее нет, — ответил Мисаэль. — Ты можешь поговорить со мной, потому что и Такупая нет.

— Я зайду попозже, — пообещал Рикардо и двинулся от костра во тьму.

Удар сзади повалил его на землю. Он попытался встать, на него обрушился еще один удар. Рикардо рассмотрел Гараньона. Гараньон так и не ушел от Маниньи и, похоже, стал еще злее. Он ненавидел лодочника за все — и за то, что тот свободен, и за то, что нравится Манинье, и за то, что презирает разбой, и за то, что не гнушается черной работой. Рикардо умел драться, но в этот раз ему здорово досталось, Гараньон едва не убил его. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не подоспел Мисаэль. Он смог образумить бешеного Гараньона только тем, что сеньора Манинья будет страшна в гневе.

— Этот парень нужен сеньоре живой! Мало у тебя было с ней неприятностей? А ну убирайся отсюда, Гараньон! — кричал Мисаэль, целясь в Гараньона, и тот, злобно ворча на Рикардо: «Ты получил свое, собака!», отпустил свою жертву.

Сколько Рикардо пролежал в сельве, он и сам не знал. Очнулся он, почувствовав какое-то прикосновение: поддерживая его голову, Пугало подносила к его губам кокосовую скорлупу. Только после ее снадобья Рикардо смог подняться. Ночь, похоже, предстояла нелегкая...

Лола решила этой ночью повеселиться. Должны же они были отпраздновать отъезд гвардейцев и свободу Росарито! У Лолы был еще один тайный расчет: она хотела напоить Росарито и посмотреть, что из этого выйдет: может, он станет повеселее и посмелее? Она никак не могла понять, что такое с этим Росарито? Он ей нравился, очень нравился, а Хосе Росарио на нее — ноль внимания. Лола к такому обращению не привыкла. Она к нему и так, и этак, а он насупится и в сторону смотрит. Что он, мальчишек любит, что ли? Вот гадость-то! И обидно тоже. Лолу просто перекашивало при одной только мысли об этом. Но, поглядев на Хосе Росарио, она сама не поверила своим подозрениям: не может такой красавец парень не любить женщин. Нужно только подзавести его как следует. Этим Лола и собиралась заняться.

С величайшим чувством облегчения улегся в эту ночь в постель падре Гамбоа. У него больше не было никаких оснований вспоминать о преступнике Галависе: все его недруги уехали, он был в полной безопасности. И когда Мирейя перед сном пыталась продолжить с ним дневной разговор, он ответил ей с широчайшей улыбкой:

— Ничего особенного я не хотел тебе сказать, дочь моя! Ровным счетом ничего!

И у Мирейи осталось двойственное чувство: она была и рада молчанию падре, и в то же время ей хотелось узнать, что же он не досказал ей. Она не сомневалась: речь шла о любовном признании. Стоило ей подумать о падре, как все у нее внутри холодело и руки начинали дрожать. Он спал на полу в ее маленькой гостиной, а она у себя в спальне на большой удобной кровати. Но не спалось Мирейе, а падре, кажется, спал как убитый. Это только казалось, но Мирейя стояла и завидовала его крепкому сну. Чашка, которую она держала в руках, упала и со звоном разбилась.

Падре тут же проснулся. А проснувшись, не мог не обнять Мирейю, ведь он грезил, грезил об этой женщине! И Мирейя не могла не прильнуть к нему...