Из записок следователя

Итак, ближайшая причина преследований Щукинского новым смотрителем была вендетта. Но кроме этой мести за кровь, у смотрителя была и своя причина ненавидеть Щукинского: за смотрителем водилось очень много блох, обворовывал он арестантов жестоко. Щукинский знал это и мало того что не скрывал своего знания, но и открыто высказывал, что он почище еще постарается услужить дяденьке, чем услужил племяннику.

Во имя этих двух причин новый смотритель уже без всяких внушений свыше стал безотвязно преследовать Щукинского, старался гадить ему на каждом шагу. Другой бы, зная Щукинского, побоялся подставлять ему ногу, а если бы и подставлял, так половчее, чтобы тот не заметил, но смотритель пакостил напрямки; он был из бурбонов косая сажень в плечах, усищи по грудь, стало быть, как же ему, богатырю, бояться штафирки[22].

Случалось, что после придирок и пакостей Щукинскому благоприятели говорили смотрителю:

– Эй, Петр Борисыч, остерегайся! Ведь зверя дразнишь.

– Тово, тово, черта лысого, стану я бояться. Тово, тово, я его на месте пришибу – мокренько останется.

– Припомни Василья Александровича (полицеймейстера).

Отвечал и на это смотритель:

– Он тово и до рыла-то моего не достанет. Ростом, пащенок, не вышел, мало, тово, я их мелюзги видал, в бараний рог щенка согну.

В сладких убеждениях возможности согнуть Щукинского в бараний рог смотритель оставался довольно долго.

Должно полагать преследования не довольно сильно пронимали Щукинского: глуп уж очень смотритель был.

В остроге содержался богатый помещик Дегтярев – крестьянина на охоте убил: напился до чертиков, вбежал в толпу да первого встретившегося на месте ножом и положил. Богатый арестант клад для смотрителя, с них всегда гонорар приличный получается. Дягтерева Петр Борисович доил как добрую корову; как человек очень смирный (в трезвом виде), Дегтярев дозволял себя обирать смотрителю, насколько ему было угодно. Но через некоторое время после поступления своего в острог Дегтярев познакомился и сошелся с Щукинским, со дня этого знакомства любезные отношения его со смотрителем пошли вверх дном; за свои услуги Дегтярев стал требовать от смотрителя соответствующего количества услуг… Для воина это было крайне неприятно, в особенности он в раж вошел, когда Дегтярев отказался брать у него обиды.

Петр Борисович, несмотря на отменную глупость, все же очень хорошо понимал, в ком заключается главная пружина всех размолвок с Дегтяревым, и злоба его на Щукинского увеличилось.

Прежде приносили к Дегтяреву различные вещи совершенно свободно, никто не заглядывал в них, после же размолвки дан был строжайший приказ караулу делать тщательные осмотры. Месяца два прошло, и ничего не находилось. Однажды Дегтярев почувствовал себя нездоровым, но в госпиталь не лег. Камердинер принес ему белья. Не будучи в состоянии сам отправиться для приема принесенного, Дегтярев попросил взять на себя эту комиссию Щукинского. Тот согласился, пошел к острожным воротам и принял корзину; во внутреннем дворе Щукинского остановил караульный фельдфебель, стал делать осмотр корзины и между бельем нашел бутылку лафита.

Преступление.

На другой день я получил уведомление «о нанесении тяжкого оскорбления» арестантом Щукинским смотрителю тюремного замка и должен был производить следствие.

Прежде всего следовало спросить и освидетельствовать смотрителя. Физический афронт смотрителю был нанесен ужаснейший: будто его по физиономии кто железным пестом съездил, все лицо разнесло. Нравственная обида подействовала на смотрителя довольно сильно: куража его лишила, присмирел, опустился смотритель; человек как будто сознавать что-то начал.

Стал я спрашивать смотрителя: вследствие каких причин нанесен был афронт ему?

– Тово, тово, и сам не знаю. Осерчал больно, зверем на меня накинулся и непотребным словом меня облаял. Вы, тово, и не поверите – десять пудов одной рукой поднимаю, а тут, тово, так на пол и рухнул, как молотком ошеломил, свету Божия не взвидел.

– Но за что же таким образом поступил с вами Щукинский?

– В темную комнату запереть я его хотел, так идти не пожелал. Вишь он, тово, какой!

– В темную комнату, как я знаю, сажают арестантов за наказание, так что же сделал Щукинский, чтобы его подвергать наказанию?

– Куралесит, тово, больно, от него арестанты непослушание большое оказывают, знать никого не хотят, недовольничают всем.

– Сомнительно, чтобы был в этом виноват один Щукинский.

– Он, он разбойник, коновод общий. Вы подите-ка, его арестанты, как Бога, тово, слушаются: он все и просьбы по начальству пишет, беспокоит всех.

– Отчего же и не писать ему, когда его просят? Я не вижу в этом достаточной причины наказывать человека.

– Опять, тово, и пьянством занимается, останожелательно было.

Смотритель врал: я знал наверное, что Щукинский не брал в рот ни капли вина.

Я так и не добился от смотрителя настоящей причины понесенного им афронта.