Из записок следователя

И чем задушевнее, серебристее льется песня бродяги, тем все заметнее поддается ее влиянию окружающее: не раздаются глухо по коридору мерные шаги часового, не слышно звяка вскидываемого им ружья: под чарующие звуки песни далеко унеслась и его душа от казенной обстановки… Под те же чары и в камере смолкают гул, хохот, матершинничье; каким-то неуловимо мягким лучом освещаются бледные, изнеможденные лица. Благодаря песне Ходока, хорошие минуты переживают острожные люди: свинцовым гнетом не давят их угрюмые стены, забылась опозоренная, разбитая жизнь, грозным призраком не стоит пред ними страшное будущее, и для них остались одни только выстраданные звуки, и всей наболевшей грудью упиваются они ими…

Немногие из убылых

Торная дорога легла около острожных ворот, всякого звания люди идут по ней; часто падает тяжелый запор, и неустанно угрюмые своды принимают новых гостей…

Усталых, искалеченных прибивает житейская волна к острожному порогу. Печальную исповедь неправды, беззакония, унижения, страдания, неудач, кровавых расплат, пороков, слез и проклятий приносят они с собой под гостеприимный кров. Есть чего послушать у каждого, есть над чем задуматься, но угрюмые своды ревниво берегут схороненные под ними тайны: пройдет срок, распахнутся снова острожные ворота, выстроятся и потянутся от них под барабанный бой старые жильцы, теснясь и спеша, займут нажитые места новые люди, и от убылых с их богатыми воспоминаниями, с их страстными порывами и пережитыми драмами, в груде острожного хлама останется только безграмотная отметка: такой-то прибыл и убыл тогда-то.

Мне привелось выхватить только несколько имен из груды острожного хлама; подведем же в конце наших рассказов общий итог этим именам.

Все эти Чудилы, Щукинские, Ходоки, Воротиловы, Маньки-Кочкарницы, Коряги, Трушковы, до последнего дня пребывания своего на слободе так или иначе бились с жизнью «из-за места» из-за доли «ихнева счастья». Прежде, чем распахнуться пред ними острожным воротам, Худилы, Шамшеевы, Воротиловы и прочие не оставались безучастными зрителями совершающихся передряг, не состояли в списке пассивных выносителей жизненных тягот. Люди эти не глохли молча по нашим трущобам, не давали знать о своем существовании одним только беспомощным плаканьем на мачеху-судьбу, но благодаря присущим им данным, благодаря избытку изуродованных сил заявляли о себе обществу иным путем. На их нерадостную долю выпало явиться живыми представителями, воплотителями самых насущных, самых кровных, самых трудно разрешимых социальных вопросов, собрать в себе зло, вытекающее прямым следствием несостоятельной постановки этих вопросов, заставить общество страшно дорогой ценой расплачиваться за свою глухоту, за свой индифферентизм к этим вопросам, за свою неумелость в разрешении их.

Прежде чем сложить кости в острожной могиле, люди эти, как принимавшие непосредственное участие в жизненной ломке, имели за собой длинную историю, смысл каждой страницы которой формулируется так: мы гибнем, гибнем сами и губим других; куда бы не шли мы – повсюду горе и слезы следят за нами, где бы не остановились мы – повсюду слышатся стоны и проклятия; житейская волна прибила нас к острожному порогу, изо дня в день подготовляя нас к нашей последующей позорной роли; первая минута нашего сознанья была началом нашего уродства; жизнь не сумела дать благотворного направления нашим животным инстинктам; наша плотоядность шла рука об руку с крупными и мелкими невзгодами, сыпавшимися на наши головы; как зверей травили нас, как звери огрызались мы; мы не давали пощады, но мы и не ждали ее, наша рука не дрогнув совершала дела позора, но знали и мы, что не дрогнет рука, скрепляющая наш приговор…

Последнее же слово этой истории:

– Судии праведные! Решайте воплощаемые и представляемые нами вопросы, решайте по-божески, если не для нас отверженных, то для вас самих же, для следующих за вами, иначе мы, непрошеные гости, отравим пир вашей жизни.