Из записок следователя

Острожная братия не любила Трушкова. Это понятно. Вследствие всей овоей предварительной жизни Трушков с первого же дня поступления в острог потянул на сторону начальства. Доверие начальства и сопряженные с ним известного рода выгоды Трушков приобретал путем шпионства. В острогах существует свой, несколько отличный от мирского, кодекс нравственности; как сложившийся под влиянием исключительных причин и личностей, он носит свой характер и свой букет, наши понятия о нравственности и безнравственности не всегда сходятся с его понятиями и оценкой, но и в острожном кодексе шпионство не стоит в числе добродетелей. Люди в остроге сошлись прожженные, закаленные, брать между ними ремесло шпиона очень опасно. Шпион острожный должен иметь все свои умственные способности на стороже, знать, на кого и каким образом пошпионничать, иначе в иной раз ему может достаться весьма плохо: в острогах не в ходу молчаливое презрение, там расправа более осязательна.

В остроге шпион должен ощущать себя постоянно в положении «вора на ярмарке» – то есть ждать благоприятеля, который начал бы расквитку за какой-нибудь старый, по-видимому, уже забытый должок. В острогах не на редкость кровавые расплаты, жертвой этих расплат падают обыкновенно шпионы: слишком, значит, далеко простер свою ревность и выдал такую тайну (например, побег, заговор на начальство и прочее), которой дорожили острожные как зеницей ока… Но, несмотря на все опасности роли шпиона, Трушков принял ее на себя: на свободе он уже свыкся с известного рода значением, оно было для него необходимостью; этого значения он искал и в остроге, но в остроге авторитет приобретается или между товарищами, или у начальства, для первого у Трушкова не было много данных, он не мог приравняться к острожному миру, смотрел на него с презрением, в памяти Трушкова были еще слишком свежи воспоминания о своих недавних подвигах: назад тому какие-нибудь полгода-год те же самые острожные униженно склонялись перед ним, он был повершителем их судьбы, чиновный элемент со всеми атрибутами был слишком близок сердцу Трушкову, чтоб отказаться от него в новом мире… Стало быть, Трушкову следовало приобретать значение у начальства, а простейший путь к тому открывался через шпионство и прихвостничество. Трушков вступил в отправление новой обязанности своей вполне подготовленный; отстаивая свое знечение у разного рода Чабуковых, Трушков пускал в ход все свои способности, и, конечно, между ними не последнее место занимала способность, пригодившаяся в остроге, только на свободе она, под защитой сильных мира, не боялась гласно заявлять себя, здесь же должна была по возможности маскироваться. Впрочем, в остроге, как ни маскируйся, а шила в мешке не утаишь, каждый шаг на виду, а глаза у всех зоркие, наметавшиеся. А потому, несмотря на ловкость и долговременную наметку, не раз на трушковской спине вымещалась острожною братию накипевшая злость, не раз здоровенные кулачища острожные пробовали свою силу на черве ничтожном.

Больше других арестантов неприязнь существовала между Трушковым и Чудилой; с первого же разу, по-видимому, без всяких причин, они отшатнулись друг от друга, с течением же времени обоюдная ненависть их все более и более увеличивалась. Подобного рода отношения в остроге не могут оставаться в области «беспечального созерцания», они тотчас же спускаются на действительную почву: Трушков шпионничал на Чудилу более чем на других, Чудила, как бы не замечая каверз трушковских, ждал случая, чтоб доказать, что и он не из таковских, кому можно не опасаючись на ногу наступить.

Случай, конечно, не замедлил представиться. Арестанты «недовольство заявили» на то, что подаянье, не попадая в их рты, по чужим рукам расходится. Известно, что в большие праздники – Пасху, Рождество и т. д. – народ целыми ворохами наносить в острог лепешки, ватрушки, калачи, мясо, солонину. Подобным богатством арестантов можно было прокормить чуть ли не целый месяц (помимо казенной пищи), а между тем на самом деле их удовлетворяли каким-нибудь мизерным калачиком, да на том и забастовывали…