Из записок следователя

Вместе с караульным офицером и смотрителем мы пошли осматривать подкоп. Подкоп был почти покончен: его оставалось вести не больше пол-аршина, он начинался под ретирадами, бежать условлено было дня через два, во время всенощной. Трудно было догадаться, как можно вести подкоп на совершенно открытом месте, но за то и принялись за него не простые люди, а арестанты. Между полом ретирад и землей было пустое пространство, ничем не засыпанное, одна половица из пола приподнималась, под нее выползал арестант и, снова прикрытый, начинал свою подземную работу. Подкоп шел сначала аршина на полтора почти перпендикулярно, с небольшим отвесом, так как надо было подойти под пол ретирады и стену острога, а потом уже принимал горизонтальное направление. Рыл подкоп, как оказалось впоследствии, один Чапурин, и рыл его железным обломком, меньше чем в два пальца шириною. Трудно себе представить, сколько нечеловеческих усилий, сколько дьявольского терпения надо было положить, чтобы подвести почти гвоздем эту мину, больше чем в две сажени длиной.

Да, потолкавшись по острогам, поймешь, как дорога человеку воля, какие жертвы в состоянии принести он, чтоб получить ее.

На мой вопрос, кто может быть заподозрен в прорытии подкопа, смотритель прямо указал мне на Чапурина: я просил его указать мне, какими он данными руководствуется в своем подозрении.

– Мне донес об их работе Федоровский, по его словам, он давно уже замечал, что Чапурин как ни пойдет в ретирады, так там и пропадет, часа по полтора сидит. Федоровский и сказал мне, чтобы я осторожней был, а пуще всего ретирады осмотрел.

Федоровский был арестант из чиновников, ненавидимый всеми другими арестантами, как правая рука смотрителя. Конечно, чтобы открыть истину, было бы всего лучше обратиться за расспросами к самому Федоровскому; но в этом случае надо было действовать с крайней осторожностью. Наверное, пол-острога знало о существовании подкопа и намеревалось через него выйти на божий свет. Если бы арестанты проведали главного виновника открытия подкопа, то с ним они покончили бы так, что в другой раз ему не удалось бы быть доносчиком на товарищей. Суд арестантов в этом случае скор и страшен.

Получив некоторые сведения от смотрителя, я велел вызвать к себе Максима. Максим явился как ни в чем не бывало, со своей постоянной улыбкой.

– Посмотри-ка, Максим, какую мину здесь сочинили, – сказал я ему после предварительных приветствий. Я нарочно не спускал глаз с Максима, но он ни на волос не изменил себе.

– Смотри-ка, в самом деле, какую механику подвели. Эка шустрый, видно, парень-то. Ну мастер, мастер, быть, видно, ему анженером, – сказал Максим, внимательно осматривая дыру подкопа.

– А знаешь ли, Максим, кого я подозреваю?

– Почем мне знать, что у вашей милости на уме.

– Тебя.

Максим как будто удивился. Улыбка приподняла углы его рта.

– Куда-ста нам, ваше благородие, эфдакими делами заниматься: не нашему мужицкому уму-разуму под стать они.

– Ну что ты, Максим, дурачком притворяешься, ведь я верно знаю, что подкоп – твоя работа.

– А от кого эфто ваше благородие узнали?

– Ну уж это мое дело.

– Для чего твое, коли то показывал правдивый человек, так пусть в глаза мне скажет и уличит.

Я очень хорошо знал, к чему клонится речь Максима. Выдай я Максиму Федоровского, и судьба его решилась бы. Желая добиться от Максима признания другими путями, помимо улик Федоровского, я напал на счастливую мысль.

– Покажи-ка мне свои руки, Максим.

Максима несколько передернуло.

– На что вам мои руки? Руки как руки.

На руках Максима оказались огромные, кровавые мозоли от недавней работы.

– Отчего это у тебя Максим такие мозоли?

Максим не вдруг собрался с ответом.

– Воду качал.

– С кем же?

Опять небольшая пауза.

– С Николаем Маевским.

– Много ты выкачал?

– Бадей двадцать.

– Когда?

– На помню когда, кажись, вчера.

– Ну-ка разденься, Максим.

Максима еще более передернуло.

– Чево раздеваться-то, али на мне узоры какие выписаны?

– А ты раздевайся, когда тебя говорят, может, и узоры.

Максим разделся.

На коленках Максима, на животе и плечах были огромные пятна, образовавшиеся от трения; пятна были покрыты грязью. Максим работал в подкопе без рубашки.

– Это что за пятна на тебе, Максим?

Максим побледнел и закусил губы.

– Пятна… Пятна-то? Чесотка со мной.

– А грязь-то откуда туда набилась?

– Грязь-то? Это не грязь, табак, я натирался им.

– Когда же ты натирался?

– И вчерась натирался.

В это время мне сказали, что в острог приехал уездный врач: я послал пригласить его в контору и просил освидетельствовать Чапурина.

Врач внимательно осмотрел Максима. Максим во все это время стоял бледный: улыбка давно исчезла у него с лица.

– От чего же произошли у Максима пятна? – спросил я врача.

– Пятна. Да от простого механического трения, организм арестанта совершенно здоров.

– Чесотки с ним нет?

– Нет и никогда не было.

– Слышишь, Максим, это мне лекарь говорит.

Максим поднял на меня глаза.