Из записок следователя

Вследствие показания Максима вызвали в суд арестанта Сивова.

Арестант Сивов был человек под сорок, с черной с проседью бородой, с благообразным, несколько плутоватым лицом.

– Как ты прозываешься? – спросили Сивова.

– В настоящее время прозываюсь Сивовым…

– А прежде как?

– Допреж же звали меня Акимом Павловым Оконишниковым.

– Из каких ты?

– Из барских.

– Каких господ?

– Господина полковника Туруктаева.

– Какой губернии?

Сивов назвал губернию, уезд и село.

– Стало быть, ты бродяа?

– Бродяга.

– Что же тебя заставило бродяжничать?

– Не что иное как нестерпимое притеснение господина моего.

Судьи даже не полюбопытствовали узнать, что это за нестерпимое притеснение.

– Ты знаешь арестанта Чапурина, Максима?

– Знаю.

– Что же, ты узнал его в остроге?

– Никак нет, гораздо допрежде.

– Где же ты с ним познакомился?

– В городе А.

Судьи навострили уши.

– Как же это ты с ним там познакомился?

– Раз на берегу Волги подошел ко мне какой-то человек и стал предлагать мне купить у него лодки, называемые душегубками.

– Что же, ты купил у него их?

– Купил за шесть рублей серебром; после того пошли мы с ним в питейный дом, где и распили магарычу два полштофа; за вином тот человек сказал мне, что прозывается он Максимом Чапуриным, и приплыл в А. вместе с отцом.

– Ну а что дальше?

– А дальше ничего, выпили да и расстались, а после того я с ним больше не встречался.

На том показания Сивова, относительно знакомства его с Чапуриным, и кончились; вызвали Максима и поставили его очи на очи.

– С ним было совершено убийство женщины в А.? – спросили Максима праведные судьи, указывая на Сивова.

– Я уже докладывал вашей милости, что с ним.

– Слышишь, Оконишников.

– Слышу, ваше благородие.

– Ну, уличай же его, Чапурин.

– Ты уж говори, Аким, – обратился с улыбкой Чапурин, – что скрываться-то. Я все их милости рассказал.

– Полно ты, пустая голова, молоть-то, сам в каторгу лезешь, так и других туда тяешь; Бога-то видно в тебе нет, что ты эфдакий поклеп несешь. Мало ли ты накуралесил, ништо я с тобой везде был, – отвечал Максиму Сивов.

Максим не особенно красноречиво защищал на очных ставках свой оговор на Сивова, но тем не мене от него не отказывался.

Судьи, отобрав показание от Максима и Сивова отправили эти показания в а-скую городскую полицию для исследования на месте их справедливости; а-ская же городская полиция, внесши справку в своем архиве, отослала дело Максима и Сивова обратно, отписывая, что в таком-то году никакой женщины в городе А. не убито и следствие о том не производилось.

Вследствие получения такого ответа снова выслали Максима перед судьей.

– Свое показание об убитой нами женщине я подтверждаю, – говорил и на этот раз Максим. – И если бы был я в городе А., то преступление сие и виновников его раскрыл бы вполне; казак Никита запираться не мог бы, потому что я оставил в доме его три фальшивые печати для пачпортов, и если бы сказал мне Никита, что меня не знает, то я, вынув печати те из секретного места, уличил бы его в запирательстве.

– Где же это секретное место, в которое спрятал ты печати?

– Здесь я о том сказать не могу, ибо казаку Никите могут передать мой ответ.

– Не можешь ли представить других доказательств убийства? – приставали судьи к Максиму.

– Других доказательств я не имею, но когда расследуете дело об убитой женщине, то и открою мои иные преступления.

Напуганные бегством Чапурина судьи не препроводили его в А., но заключили, что, так как показание Максима Чапурина не подтвердилось, то на том основании, что Максим содержится более полугода в остроге, оставить начатое дело без последствий.

VII Убийство Кулаковой

У Максима было много материалов, чтобы затянуть дело: не удалось одно, удастся другое.

В 18.. году, в канаве большой дороги, между селениями Караваевым и Микулиным, найдена была мертвая женщина, с проломанной в нескольких местах головой, около нее валялся окровавленный сердешник. Стали наводить справки об убитой, оказалось, что она государственная крестьянка села Вязова Ключа – Прасковья Кулакова.

– Поехала Прасковья, – показывали ее семейные, – в среду в город, взяв с собой денег двадцать семь рублей серебром, чтобы купить разного товару, и после того уже не возвращалась.

– Кого вы подозреваете в убийстве? – спрашивали следователи.

– Прямого подозрения никакого изъявить мы не можем, а полагаем, что преступление то совершил приезжавший к нам в тот день человек.

– Кто же этот человек?

– Имя и отчества, а также места жительства его мы не знаем, только роста он среднего, борода темно-русая, а на левой руке нет среднего пальца; приезжал же он к нам, чтобы разменять бумажку в три рубля серебром, причем Прасковья вынимала из сундука деньги и говорила, что поедет в город за товаром.

– Один, что ли, был тот человек?

– С ним был еще товарищ, который оставался в телеге, а в избу не входил, приметы того человека мы не запомнил.

Дальше этих фактов следователи ничего не разъяснили, много было съедено, много было выпито в Вязовом Ключе, но «судьба и воля Божия» опять-таки порешили, что виновных в убийстве Кулаковой открыть в настоящее время невозможно.