Из записок следователя

– Никакого Кирилла из деревни Сечено, – показывал на этот раз Чапурин, – я не знаю, а мордвина Исая никогда и ни с кем не душил и ограбить его намерения не имел, да и в то время, как найден был Исай в имжинских поемных лугах, я, Чапурин, находился сам в разных местах в отлучке, занимаясь пьянством, и только от неизвестных людей слышал о том, что Исай найден мертвым; принял же я, Максим Чапурин, на себя новое преступление совершенно безвинно, по совету одного неизвестного мне арестанта, для того, чтобы меня переслали в М. тюремный замок, а дело бы мое решили в тех присутственных местах.

Тем дело об Исае и покончилось. Умер ли в самом деле Исай от «замерзания», как значилось в протоколе врача, или еще новое преступление лежит на душе Максима, бог весть.

Максим обыкновенно только улыбался, когда впоследствии я спрашивал его об Исае.

V Побег и новые преступления

В селе Радищев около удельного приказа собралась толпа народа. Из шума, маханья рук, оживленных лиц можно было заключить, что совершилось что-то важное, из говора толпы вырывались только отдельные фразы.

– Глянь-ка, глянь-ка, пострелом его положь.

– Эка беда кака стряслась!

– Бежал!

– Подь-ка, поди ты больно зудкой нашел!

– Да как это Микитка-то проштрафился!

– Загубят сердешных!

– Али тебе животы-то надоели! Сунься!

– Он-те косы-то зенки вышибит!

Народ волновался, шумел. Посреди приказа стояли два крестьянина, на них не было лица.

– Повезли, знаешь, мы его мимо проселку-то. Он окаянный и бежал. Как есть бежал. Пропали наши головушки! – говорили только мужики.

– Наглохтились, знать… – с крепким словом и с зуботычинами приставало к мужикам начальство.

– Пошто наглохтиться, маковой росинки не было во рту. Вот те Христос, не было. Разрази на сём месте.

Сбитая деревня, вооруженная дрекольями, отправилась по приказу начальства в лес, искать беглеца… но увы! Беглеца простыл и след. Кто же бежал? – спросите вы, да все он же, Максим Чапурин.

Максим не даром затягивал следствие и выжидал случая. Случай действительно представился: при новом пересмотре дела оказалось нужным дать Максиму очную ставку с каким-то крестьянином, для чего потребовалось переслать его в местный земский суд, который распорядился с двумя крестьянами отправить его в становую квартиру. Впрочем, мы лучше послушаем, как сам Чапурин будет рассказывать о своем побеге.

Из дел, производящихся о Чапурине, не видно, где скрывался и что делал он в продолжении двух или трех месяцев со дня совершения побега. Но потом имя Максима снова является, сопровождаемое такими же страшными, как и прежде, рассказами.

Верстах в десяти от села Дроздихи, из поемных лугов с сыном тащатся два крестьянина.

– К-а-р-а-у-л! – раздается в глубине оврага.

Крестьяне стали прислушиваться: крик повторился в другой раз, они соскочили с возов и бросились на крик. В глубине оврага, у родника лежал крестьянин и громко стонал. Около него находился огромный камень, завернутый в мешок. Прибежавшие крестьяне стали спрашивать стонавшего, что с ним.

– Шел я, – говорит стонавший, – из деревни Гусихи, где в батраках служил, домой; у знаменской межи повстречался со мной бурлак, что ли, какой. Знаешь, дело-то на дороге было, мы и пошли вместе. Калякаем: ты, мол, откелева? Баит: в бурлаках на расшиве купца Поднавозова ходил. Из каких мест-то? Из верховых, вольный, Максим Чапурин прозываюсь. Каки заработки-то были? А ты, знаешь, он-то баит мне: откелева? Я, мол, в работниках был, домой иду. Таким манером идем мимо Грязнухи… Зайдем, бати, в питейный? Зайдем. Как зашли мы в питейный, выпили, значит, там, я как деньги целовальнику отдавал, мошну и покажи ему свою – красненькая там у меня была. Вот как вышли из кабака, идем мимо оврага. Сойдем, он баит мне: родник там есть, загорелось у меня нутро больно, полежим маленько», сошли туда… Я напимшись, ничком, вот эдаким манером лег; он сгреб камень, положил его в мешок, да меня вдоль спины и огрел… Светика, братцы, не взвидел! Как заору благим матом, а он меня вдругорядь. По голове им хотел ударить, да маху дал. Я вдругорядь заорал. Он вражий сын и бежал.

Новое преступление Максиму Чапурину не удалось совершить: привычная рука изменила ему, кистень оказался менее благонадежным орудием, чем топор.

После покушения на жизнь батрака мы встречаемся с Максимом в совершенно противоположной стороне. Но куда бы ни шел этот страшный человек, кровь повсюду сопутствует ему.

Недели через три после описанного мною происшествия в овраге по проселочной дороге, часу в седьмом вечера, шли два человека: один в солдатской шинели, другой в крестьянском кафтане и лаптях с толстой палкой в руке. Оба путника были навеселе.

– Я кавалер! Значит, могу, – приставала шинель к кафтану.

– Отстань, я-те говорю, сказано – не лезь.

– Службу я почитаю, начальство в уважении имею. Их благородие говорит: «Ты у меня что не есть первый».

– Поди-ка, нужда мне какая, что ты первый, меня самого Акулька дома ждет, тоже у ней и я первый.

– То значит баба… Тьфу! Как есть баба. Я царский слуга, а ты беглый.