Из записок следователя

– А коли я беглый, что ж ты ловить, что ли, меня вздумал, по начальству представлять?

– И представлю, награду получу.

– Рылом еще не вышел. Руки не доросли поймать меня, обшибу.

При последних словах в мягком голосе кафтана послышалась угрожающая нота. Но солдат не унимался со своей ревностью к начальству: он не знал, с каким человеком имеет дело. Чем дальше шли путники, тем разговор их становился все горячее и горячее.

– Я тебе говорю: давай пашпорт! – крикнул солдат, схватывая за шиворот кафтан.

Дальше Максим (это был он) не выдержал, ударом кулака он сшиб с ног солдатика.

В тот же день обыватели деревни Задировки, возвращаясь с базара, нашли на своем поле, саженях в шести от дороги, обезображенный труп солдата. Труп был страшно изуродован. Случай скоро открыл настоящего убийцу.

В то время как шел по дороге Максим Чапурин с рядовым Михайловым, по той же дороге проезжал в село Шестаково (находящееся в десяти верстах от Задировки) становой пристав. Почему-то он обратил внимание на идущих и заметил их лица и одежду. Лишь только дано было знать о найденном мертвом теле солдата, у станового пристава тотчас же явилось подозрение в убийстве его на человека, бывшего с ним спутником.

Верстах в тридцати от Задировки находится городок Л., служащий одним из пунктов найма рабочих на суда. Так как солдат и Максим Чапурин шли по направлению к тому городу и некоторые признаки в костюме указывали, что Максим занимается бурлачеством, то становой пристав не медля отправился прямо в Л., где после небольших розысков Максим был найден в одном из городских кабаков.

Не знаю, что за причина, скорое ли приближение зимы, во время которой бродяжничать очень неудобно, краткость ли времени от совершения преступления, или что другое, только на этот раз Максим недолго запирался.

– А бежал я, Максим Андреев Чапурин, с дороги, когда пересылали к становому приставу для очных ставок, учинив сие при пособии крестьянина, меня сопровождающего. Получив свободу, намеревался я пробраться к киргизам; бродяжничая же по разным местам, на перевозе через реку Волгу в деревне Поднавозной сошелся я с неизвестным солдатом, оказавшимся ныне рядовым Михайловым, с которым вместе и отправился по дороге к городу Л. По приходе в село Мачурино зашли в питейный дом, где выпили вина: Михайлов три шкалика, а я, Чапурин, косушку; по дороге же солдат Михайлов стал приставать ко мне, Чапурину, и спрашивать, кто я и откуда, и потом, схватив меня, стал требовать пашпорт; опасаясь, чтобы он, Михайлов, не удержал меня, стал я, Чапурин, отталкивать от себя его, Михайлова, и потом, повалив на землю, решился убить его.

Максима опять повезли (только на этот раз с большими предосторожностями) в село Родищево, чтобы там он указал на того из провожатых, которому дал пять рублей серебром, за способствование в побеге. Но по прибытии на место Максим по обыкновению отказался от своих показаний.

– Бежал же я с дороги, – так говорил Максим. – Безо всякой чужой помощи, вытянув сам внутренность замка дубовым прутиком. Показал же я прежде, что дал за побег провожавшему меня крестьянину пять рублей серебром, ложно, оттого единственно, что во время допроса был пьян.

VI Покушение к побегу и новое темное дело

Новые преступления Максима затянули опять надолго исход дела, снова пошло гулять оно от одного следователя к другому, из одной судебной инстанции в другую: там не даны очные ставки, там не вынесены справки из метрик, там забыли спросить свидетелей: словом, поигрывают себе судьи и следователи делом Чапурина как мячиком.

Максим опять очутился в знакомом уже ему остроге. Но на этот раз Максима заперли в отдельную камеру. Скучно Максиму, никакого общества, никакой компании нет для него, он сидит один в камере, еле-еле освещенной маленьким окном, сидит безо всякой работы, со своими кровавыми воспоминаниями.

У Максима был дьявольски упрямый от природы характер, постоянное заключение еще более развило в нем упрямство. Понятно, что во время одиночного заключения все мысли Максима устремлялись на один предмет: вырваться из каменных палат, погулять опять по своей воле; понятно, что весь характер его пошел на то, чтобы привести любимую мысль в исполнение. Первым делом Максима, по заключении в отдельную камеру, было произвести тщательную рекогносцировку жилища.

По-видимому, камера Максима не представляла больших удобств к побегу: окно было маленькое, от полу пробито очень высоко и выходило на внутренний двор острога: стены были толстые. Вообще работа над окном или стенами была невозможна: камеры осматривались каждый день при смене караула, но Максим не отчаивался; его привычный глаз заметил тотчас же то, мимо чего проходили не останавливаясь караульные, смотрители, архитекторы. Осматривая пол камеры, Максим увидал, что две половицы его лежат не так близко друг к другу, как бы следовало, и что плинтус находится больше для красоты, чем для удержания их: при первом прикосновении Максима плинтус очень легко поднялся и дал полную возможность приподнять обе половицы.