Из записок следователя

– Нечего сказать, грешен я перед Богом, не любил этого Барчука. И за что бы, кажись? Арестант он был не-озорной, на работах не ленивый. Поди, думается мне все: он арестантов смущает, к неповиновению начальству направлять их норовит. Известно, в тихом омуте черти водятся. Потом уж очень он важно держал себя, точно и невесть что, не бродяга – сволочь. Начнет свои турусы на колесах подпускать, только уши развешай да слушай: фря-де заморская у нас появилась. Учителишко – дерьмо!

Помню другого «не помнящего родства». Содержался он в остроге, как пересланный из другой, более дальней губернии. Это был совсем юноша, голос у него даже не установился. В остроге это звали Мамзелью. Мамзель, несмотря на все убежденья, не хотел открыть своего настоящего происхождения: не помню ничего, да и баста. В неизвестности прошло более полугода. Мамзели выходило скорое решение: участь обыкновенная – если не военная служба, то тридцать розог и ссылка в Сибирь на поселение, но он предупредил наказание, открывши свое происхождение. Мамзель оказался сыном уездного стряпчего и бежал из отцовского дома с целью узнать в действительности, как живет народ вообще и отдельные члены его по острогам в особенности. Показание Мамзели по наведенным справкам подтвердилось, по крайней мере, не было ни одной данной, чтобы искать причины бегства Мамзели в прежде совершенном преступлении, в самодурстве родителей и в других каких-либо, кроме указываемых самим бродягой, причинах. Замечательно, что Мамзель не получил почти никакого образования (беру это слово в смысле дипломном) – это был социальный самородок…

Повторяю: для мира признанного прошедшее большинства бродяг покрыто непроницаемой тайной (Мамзели на редкость), но эта таинственность не так ревниво охраняется для своего же брата, беспаспортного. Встречи проходимцев не остаются, конечно, без взаимодействия: недостаток знания и опытности одного пополняется избытком другого;

односторонность сталкивается с более широкими взглядами. Каждый бродяга и ученик и учитель в одно и то же время. Бродяжничество – это обширная школа, в которой, правда, педагогические курсы нравственности часто не совсем подходят под условные понятия, выработанные обществом, но из которой люди в большинстве выходят такого сорта, что в карман за словом не лезут и ни в каких, подчас весьма незавидных положениях неловкости не ощущают, а если и ощущают, то всегда умеют скрыть ее, сделать ее незаметной для постороннего наблюдателя.

Похваляются не помнящие родства:

– Мы-ста из таковских: хоша с барами пряников писаных и не кушаем, а все ж при случае в грязь рылом не шлепнемся.