Из варяг в греки

Ратибор прошел в горницу, где прямо возле оконницы стоял небольшой деревянный столик, на нем лежали серебряное писало, две чистые и одна небольшая дощечка, искрещенная вырезанными на ней буквами. Он склонился над нею:

«челом бьет тябе друже воислав с чадом сваим шлю тябе сие послание и закликаю о помощи пришли на землю нашу неведомо кем званый новы князь рюрик со варягами и хоча обкласть нас данию непомерною надежа токмо на тябе на веце решилися тябе князем выбирати не остави нас друже вадим сотвори добро надежа наша будь ласка скора приезжай»42

Ратибор оглянулся в сторону лежни, из нее вышла мать подвязанная темным платком.

– Мама…, – начал он говорить, вопросительно смотря в ее грустные глаза.

Она остановила его жестом руки и тихо произнесла:

– Отче уехал в Ладогу, тябе не дождалси.

– Мужье справа, чай не в первой такое, – видя печаль на ее лице, уверенным тоном, пытаясь придать своему голосу уверенность, пробасил сын.

– Токмо ноне сердечко заходится, – отвечала ему Милена. – Вороны усе утро граяли, не к добру сие. Он жа не дал на дорогу заговор начитати, отмахнулси и съехал. – Она смахнула выступившие на глазах слезы.

– Обойдетси, мама, – ответил сын и, вздохнув полной грудью, робко проговорил. – Я жа хачу за дочку Бобреца Славну свататься.

Милена в ответ проговорила.

– Ишо не легше. В Белоозере у князя Остомира красавица дщерь Млада, и ровня тебе. Або иноземную принцессу якую сыщем, а на што тябе из простых людишек-то?

– Я сам за сябе ужо магу ответ держати, – строго отвечал Ратибор. – Люба она мяне и будеть со мною.

Его мать покорно склонила голову.

– Подожди хоть отче возвернетси.

– Дождемси, – согласился с ней сын.

Проходя в лежню, где вместе с ним на полатях у другой стены спал младший брат, добавил:

– Усе одно не отступлюся.

Ладья Вадима с дружинниками и опытным Ставро, высоко задрав разукрашенный нос, легко рассекала волну. Плыли по течению, да еще попутный ветерок наполнил небольшое ветрило-парус, так что Смешок, пристроившийся на корме возле рулевого Нечая, с удовольствием любопытного подростка оглядывал проплывавшие мимо них высокие дерева и лесистые холмы.

Прежняя дорога была куда тяжелее, тогда ему приходилось, видя нелёгкий труд гребцов, самому подсоблять им, да и мелких поручений было немало: то водички подать, то тряпицу, чтобы обтереться от пота.

Ставро подошёл к Вадиму.

– Немало ли мы воев с дружины прихватили?

– Ды чай ко сваим идем, – ответил ему князь. – Патома Изборск без абароны не оставишь, таго гляди тать-разбойная нагрянить, хто защищать жен и чад наших будить?

– Тожа добре, – согласился с ним Ставро.

Смешок по еле приметным для памяти меткам осознал, что они подплывают к местам, где пропали Лад и Жирочка. Вот они миновали место прежней стоянки – это была небольшая полянка возле самого берега. Снова потянулись ряды лиственниц. Прибрежные воды были словно затянуты зелёным ковром с яркими желтыми кувшинками и белыми цветками сказочных лилий.

Неожиданно раздался голос князя:

– Нечай, повертай к берегу!

Ладья замедлила ход и, развернувшись под сильными гребками, воткнулась носом в невысокий песчаный берег. Рядом с нею на небольшой отмели образовавшей что-то вроде небольшого островка они увидели распухшее тело утопленника.

Вадим и Ставро легко перепрыгнули с ладьи на песчаный островок.

Князь склонился и острым сеченем срезал с погибшего холщовую сумку. Он вытряхнул содержимое прямо на песок. Это была завёрнутая в кусок кожи берестяная грамота с нацарапанными буквами, размокшая рубашка и короткий ножичек в кожаных ножнах, на её деревянной рукояти был выжжен знак Коловрата.

Смешок с приличного расстояния сумел разглядеть рукоятку ножа.

– Это Лада нож-засапожник!? – воскликнул он, испуганным голосом узнавая нож своего товарища, который тот носил за голенищем сапога.

Вадим взял в руки берестяное письмо:

«незыбываемый мой нечаюшка трижды слала тябе послания да видно не одно не дошло зло якое супротив нас творитися приезжай за мною уйду я от княгини за табою куды позовешь пусть разгорится серце твае и тело твае и душа твая страстью ко мне а я без тябе свету белого не мыслю забери мяне отсель до поскорее любяща дубрава»