Он поспешным шагом пересек разделявшее их расстояние, а его рука схватила ее за длинную косу и притянула к себе. Боль в затылке заставила вскрикнуть. Прежде он ни разу не поднимал на нее руку. Даже когда приходил к дому с факелом, чтобы увести ее на этот треклятый остров. Теперь же казалось, что одно ее неверное слово, движение, и он тут же расправится с ней. Не будет считаться ни с Улафом, ни с его приказами. Чего как проще – придушить ее прямо здесь под покровом ночи, ублажить свою старую месть и обиду, самому собрать пожитки, затеряться в городе, сесть на первый же корабль из гаваней.
– Мне больно, – прошептала она. – Сигур…
– Говори мне, чудище! Говори.
– Есть еще один. В городе, – прошептала она, а мысли роились в ее голове бешено, и каждая кричала, не закрывая рта. Это Морелла. Неужели Морелла. Что с ним, жив ли он… Но голос внутри нашептывал вопросы куда пострашнее. Он хотел убить младенца? Он хотел сделать то, на что у нее никогда не хватило бы ни силы, ни ярости, чтобы сотворить такое, надо действительно перестать быть человеком. Он не просто сирин, такой же, как и она, подумалось вдруг ей с внезапной отчетливой ясностью. Он ведь просто убийца. Не больше, не меньше. Да и ей он ни капельки не возлюбленный. Она вспомнила его холодные поцелуи, которые он изредка дарил ей, его жесткий взгляд, который не менялся даже, когда он сжимал ее в объятиях – да и как редко эти объятия ей перепадали! Пелена была на глазах ее, и она до сих пор еще грезила наяву, но сердце уже начало пробуждаться – и это было больно и страшно.
– Ты знаешь его? Знаешь, где он?
Хватка на косе стала еще сильнее. «Еще чуть-чуть и он вырвет мне волосы. Вместе с кожей», – мелькнула в голове мысль и тут же затухла.
– Я не знаю, не знаю я, Сигур, – соврала она, стараясь схватить его за руки и отвести их от себя. – Пусти, умоляю!
Тот отпустил ее и толкнул на постель. В руках его осталась тонкая прядь белых волос. Волосинки разлетелись из его кулака, точно пух.
– Я знаю, что ты лжешь, – сухо промолвил он. – За эту ложь я не сниму с тебя цепь. Пусть это решает Улаф, раз уж он так в тебя верит.
Он поднял с пола длинные цепные кольца и бросил всю эту тяжелую охапку ей на колени.
– Это ты виноват, что ребенка ранили, – пробормотала она. – Я не хотела ему вреда. Если б ты не отобрал его у меня, ничего бы этого не было.
«Было бы», – шепнул внутренний голос, и ей вновь стало неуютно, а сердце болезненно сжалось и заныло. Они бы встретились, и он бы разорвал его на куски, назвал бы это новым уроком. «Ведь он так бы и поступил. Ведь ты это знаешь.» На пороге Сигур обернулся.
– Он напал на меня у самой калитки в тот дом, про который ты говорила. Будто знал, что там буду я или ты. Не думал я, что столкнусь с таким взглядом, даже когда мы вернули тебя. Мне почудилось, что это мужчина. Он был больше тебя, наверно сильнее, но это не помешало мне огреть его дубинкой и полоснуть ножом. Он сбежал, оставил мне лишь горку дранных перьев в придачу. Надеюсь, ему тоже было несладко.
– Это все ты виноват, – шептала она, но уже не видела его. – Вечно ты лезешь не в свои дела, Сигур. Вечно беды находишь и мне, и себе, и другим.
Тот ничего не сказал и вышел. Полог палатки слегка колыхался на ветру. Цепь холодила лодыжку. Сирин следил за ней, теперь она то поняла, и каждая тень на стене заставляла ее нервно вздыхать. Он знал и что она ходила к Лансу, и что взяла того ребенка, и что Сигур понес его назад. Это все урок, еще один его горький урок. Только уроки, всегда уроки и правила, запреты с приказами – а любви здесь и не было.
Глава XXII
Сольвег в кои-то веки спала крепко и без снов. Вдобавок она была совершенно сыта последние две недели после продажи колец ювелиру. Появившихся денег хватит на пару месяцев, это точно. Теперь в доме появилось и мясо, и зелень, и новые нитки с тканью и даже дрова, поэтому по ночам она засыпала с растопленным камином и не приходилось кутаться в старые пыльные одеяла. Нитки и ткань она тоже купила сама у галантерейщика на Зеленой улице. Ей хватило ума купить не самую дорогую и красивую, а попроще и попрочнее, поэтому рулон голубой бязи с вышитыми лепестками лежал в углу, и она все еще к нему не прикоснулась. Каждый день ей хотелось сесть за иглу и начать кроить себе хотя бы самую простую рабочую юбку, чтобы ходить в город да заниматься делами, но она понятия не имела, как к этому приступить, хотя после нескольких неудачных попыток хотя бы перестала бояться исколоть себе пальцы. Она недовольно шипела и раздраженно слизывала капельки крови с уколотого мизинца. Надо было бы попросить единственную оставшуюся служанку помочь, да что-то ей подсказывало, что и у этой девчонки ума хватит лишь на то, чтобы драить котелки да грязные тарелки.