– Нас не жалуют в других селеньях, оттого и ютимся под стенами городов, точно бедные родственники, мало кто считает нас за равных, за достойных людей, хоть мы и богаче многих из вас. Да только было так не всегда. Вы теперь и не помните, за что родилась в вас ненависть к нам. Было это лет, может, и двести, может, и больше назад. Тогда не было и города Исолта, дорогая, так, жалкая деревенька. И мы не были богаты, и дворцов у нас не было. Только на старом перевале в горах разбудили их рудокопы. Птиц, которые застыли в камнях навечно на самых вершинах. Они окрепли и пробудились. Они были прекрасны, только крови им очень хотелось. Чего ждать все же от хищных-то птиц. Они могли жить мирно, бок о бок, в человечьем обличии. Но кто потерпит оборотня рядом с собой. Они не делали ничего такого, чего не делали бы хищные птицы. Несколько раз уволокли овцу из стада, украли козленка. Да и то, молодняк это был, старших сиринов кто бы послушал. Потом кончились набеги на стада, начались набеги на горных людей. И когтями выдирались сердца, а топорами рубились медные перья. Сладкими голосами и песнями заманивались люди на скалы, а потом свою смерть находили в ущельях. Только больше людей на земле, быстрее плодится их род, а потому не стало вскоре вещих птиц в тех горах. Посажали их в клетки, отвезли на остров Серебряных шахт, так и гибли они взаперти в одиночестве, расцарапав когтями железные прутья и сходя с ума от страданий и злобы. Взаперти же они сидели долгие годы, Сольвег. Сирины долго могут жить без еды и воды, хоть желание свежего мяса сжигает их без остатка. Как же тут не потерять рассудок, стеная и слушая зачарованные песни родни. Потом на берегу должно быть истлели их кости. Не осталось их больше, Сольвег Альбре, и вещих песен, что на смерть зовут, больше ты не услышишь в горах.
– Это… – Сольвег задумалась сказать «хорошо» или «плохо»; Кая рассказывала так, что поди пойми, что та в действительности хотела услышать. – Это действительно так? – пробормотала она.
– Истинно так, – бросила Кая, а блики от свеч плясали на ее лице.
– И сиринов больше не водится?
– Если и остались, то больше они не перекидываются птицей, – проговорила та и отбросила на спину белокурые косы. – Хотят забыть, чем они были, боятся. Их больше нет, разве что высоко в горах, куда еще даже наш род не добрался.
Кая проводила пальцами над медовыми свечами, задумчиво глядела на пламя, на то, как тонкие струйки копоти летели под потолок. Сольвег все рассматривала ее с любопытством и недоверием. Она знает, и она знает многое. Быть может, скрывает. Естественно, кто доверился бы чужачке. Они ведь не знают друг друга. Она даже не знает, что Сольвег – бывшая невеста Эберта. Она даже не знает, что его нужно спасать. Когда они вернутся сюда с Микаэлем, должно быть, эта девчонка будет более разговорчивой. К своему удивлению, Сольвег заметила, что все это постепенно начинает ей нравиться. И липовый чай, и пшеничные лепешки, и неспешные разговоры. Было в этой худой и не то что бы очень красивой девушке что-то располагающее. Она поймала себя на мысли, что действительно хочет вернуться. Странно, но мелодичный и грустный голос Каи-Марты заставлял ее расслабиться, будто и не ей с четверть часа назад сказали, будто внутри нее растет дитя от нелюбимого человека.
Кая покачала головой, будто отгоняя нелепые мысли, и вновь посмотрела на Сольвег.
– Забудь о сиринах, госпожа, они не нужны тебе. Забудь, тебе сейчас надо думать совсем о другом.
Сольвег решила, что с куда большей радостью думала бы теперь о кровожадных птицах, нежели о своем же ребенке. О ребенке она еще успеет подумать. И о том, что же ей с ним делать, и о том, хватит ли ей духу даже просто родить его. Кая сказала, что от спорыньи она умрет. Умирать ей пока не хотелось. Как бы ни была тяжела и неприглядна сейчас ее жизнь, смерти она себе не желала. Каждое утро солнце из окна манило ее куда-то вдаль, подальше отсюда, к новому началу. Она не могла позволить себе рискнуть и бросить все на полпути, так и не доказав миру, что Сольвег Альбре – это не просто имя. Она вернется сюда с Микаэлем. Вернется, и эта странная девчонка с таким умиротворяющим голосом ей непременно все снова расскажет.
Снаружи послышался шорох и скрип. Обе девушки встрепенулись и подняли голову. У Каи слегка задрожал чайник в руках.
– Кто это, час вроде уж поздний, – пробормотала Сольвег, глядя на зажженные свечи.
– Верно, поздний, – Кая сжалась, будто стала меньше.
Сольвег обернулась к разрезу палатки и увидела вошедшего мужчину. Он был явно пьян и элем от него несло далеко. Он пошатывался, старался схватиться за податливые стенки шатра, схватить их в кулак, чтоб удержаться. Это ему никак не удавалось. Наконец он протер глаза и кое-как пригляделся к двум женщинам. Он недовольно перевел взгляд с Сольвег на Каю и обратно
– Почему ты не одна?
Та выпрямилась и не дрогнула.
– Это моя гостья, Улаф, будь полюбезнее.