Из меди и перьев

Это было чуть больше года назад, и память услужливо подбросила ему видения прошлого. В Горных домах он был и в детстве, когда скитался с матерью по королевству. Они осели там ненадолго. Горный воздух и простор ущелий до сих пор ему снились. В прошлом году между ним и Сольвег была одна из этих их вечных грязных и диких ссор, когда ни один не желает угомониться. Она даже швырнула в него тогда вазу, и та разбилась об его затылок. Тогда он ее еще не любил, тогда она была добрым другом и изредка новой любовницей, тогда он и сам первый решил, что им нужен друг от друга отдых. Желательно бы подольше. Он собрал пожитки, набросал подруге язвительное прощальное письмецо и двинулся в горы на север. Только в Горных домах росла золотистая огнегривка, а стоит она у знатных дам баснословных денег – после огнегривки те на мускусные духи даже смотреть не хотели. Неплохо было бы набрать мешочек-другой да повидать заодно места, где прошло его детство… Мать часто таскала его то там, то здесь. Однажды ребенком он был даже в Руаде и видел старого, теперь уж покойного короля. Он был и на востоке страны, в Олате, во владениях толстого герцога, который по слухам мог съесть жареного на вертеле кабана за раз, а потом заесть его пирогами с картошкой. И в Горных домах он тоже провел много месяцев. Тогда ему было тринадцать лет, и он уже начинал толочь в жидкое месиво крапиву с осиновой корой, чтобы снимать жар у деревенских младенцев и детей-несмышленышей. Вроде там же он познакомился с Сигуром. Он знал его с ранней юности, знал и полтора года назад, когда приезжал в горы на сбор огнегривки.

Он посмотрел на старого товарища, жадно уплетавшего куриную ножку. Сок и жир текли у него между пальцами. Он вспомнил, что беспокоило его с тех самых пор, как Сигур сел рядом. Его голос. Это его они с Сольвег слышали тогда за ширмой рядом с клеткой с костями. Его и его хозяина. Это Сигур тогда говорил и про птицу, и про то, что воли ей дали, что еще чуть-чуть и власть над ней они потеряют, что держать ее надо, как зверя, на длинной цепи. Магнусу стало неуютно. Встреча двух старых друзей грозила обернуться чем-то более важным.

– Ну и дела, не думал, что увижу тебя так скоро, – рыжебородый слизывал жир с пальцев и сдирал со следующей ножки хрустящую кожицу. – Бывал, думаю, в нашем лагере. Быть может, со своей девчонкой. Я помню, ты говорил, что у тебя здесь осталась зазноба.

– Ты даже не догадываешься, насколько ты прав, – Магнус поднял кружку эля и поднес ее к губам. – Даже не догадываешься. А как у вас поживают все те, кого мы знали? Как тот юнец, Бенжен? Помнится, я вылечил его от крупа. Плотник Кале, помнишь, как он разорил пчелиный улей в лесу – как он улепетывал тогда к озеру… И девчонка еще была. В детстве с нами носилась по вытоптанным опушкам, год назад уже стороной обходила за две версты. Глупая девичья скромность. Не помню, как ее звали.

– Кале здесь, в лагере, вырезает подносы из ольхи, берестяные шкатулки да игрушки для детворы. Странно, что ты не углядел его тогда, когда заходил повидаться, – он отставил блюдо с курицей и помрачнел. – А Бенжен… Ты тогда был в горах, не знаешь, а потом его семья уехала, и мы не говорили тебе. Ты и сам уехал через несколько дней, как это случилось. Умер Бенжен. Уж год как лежит на погосте.

Магнус вспомнил дружелюбного мальчонку лет восемнадцати-девятнадцати, который пас овец и был занозой в сердце для любой девчонки со своей свирелью да самодельными гуслями.

– Как умер? – опешил он.

– Убит, – мрачно ответил Сигур и тоже хлебнул из кружки. – Страшным зверем убит. А девчонка… Ты ведь про ту, с которой парнями к озерам носились?

– Ну да, она, – аптекарь кивнул, с трудом вспоминая подругу детства. – Я все, помнится, дразнил ее, дергал за белые волосы, называл седовласой старухой, хотя хороша была девка. Она все грозилась мне лицо расцарапать.

– Она бы и расцарапала, – хмуро пробормотал Сигур. – Кая-Марта ее звали.

– Звали?

– И зовут до сих пор. Лучше б сдохла, погань такая.

Он сплюнул с негодованием себе под ноги и поморщился.

Магнус удивленно приподнял брови. Кая-Марта, действительно, вроде звали ее так. У нее был бледный курносый нос и бледные веснушки на маленьком лице. Волосы были белее горного снега и вплетала она в них васильки. Девчонка была бедовая, дурная голова покоя ей не давала, но отчего же такой ненавистью зажглись глаза Сигура? Когда приезжал за огнегривкой, слышал, что тот к ней сватался и не единожды. Такая своевольная девчонка могла отказать раз, другой, но оттого не мог Сигур с такой злостью желать ей погибели. Не таков он был. Сам он с Каей-Мартой в том году не общался. Едва завидев его или других, кого она прежде знала, с поспешностью зайца скрывалась или за деревом, или за избой или в кустах дикой малины, что на опушке. Жаль, выросла она в ладную девицу. Он хотел бы с ней потолковать, особенно после ссоры с Сольвег, которая грызла душу.