Из меди и перьев

Она прильнула к его губам так крепко, так надолго, что, казалось, у нее закружится голова. Но не было дрожи от этого поцелуя. Только плакать хотелось.

– Я не люблю тебя.

– Вот, теперь все как прежде, – он улыбнулся. – Я уйду, как ты и просишь. Теперь ты обо мне больше не услышишь. Если встретимся с тобой на шумной улице – я не сдвинусь с места к тебе. Не сдвинусь.

«Ты сама это сделаешь», – еле расслышала она, но бормотание аптекаря ей уже надоело.

– Уходи, Магнус, – спокойно проговорила она, к своему удивлению, чувствуя мелкую досаду и грусть. – Может, судьба и устроит нам еще одну встречу, но я так думаю, что будет она не скоро.

«Очень нескоро. Так нескоро, чтобы тебе и в голову не пришло, что ребенок твой.» Она представила на миг их встречу лет через двадцать. У нее будет высокая прическа с ворохом стальных шпилек, поскольку на привычные серебряные денег не будет. Платье цвета тусклого малахита, может быть темная вуаль на лице. А у него в волосах уже будет порядком седины, но глаза будут, как прежде, молодыми. Они встретятся на людной улице и вместе выпьют по стакану пряной лимонной воды в одном из трактиров на площади. Он будет веселым, назойливым и остроумным, как в первый день их встречи, и ни словом не обмолвится ни о какой любви. Вот так она согласна встретиться. Так и никак иначе.

Магнус подошел к ней и почтительно поднес ее руку к губам. Они были холодные и бесчувственные, что полностью ее устраивало.

– Тогда до новой встречи, Сольвег Альбре, – с натянутой улыбкой проговорил аптекарь; он заправил выбившийся локон ей за ушко. – Она будет скорее, чем ты в это веришь.

– Не думаю, Магнус, – она примирительно погладила его по ладони и развернулась к окну. – Иди. Я ведь знаю, что ты забрался по водосточному желобу.

Он все еще мялся около подоконника. Окинул ее напоследок пристальным взглядом.

– Красивое платье. Тебе всегда шло голубое. Есть повод?

– Бал. Последний в моей жизни.

Он хмыкнул.

– Может, и не последний. Знаешь, всегда мечтал потанцевать с тобой под хрустальными люстрами большого зала. Чтоб много свечей горело. Не судьба видно. Прощай.

Он быстро исчез в окне.

Булавки кололи бока и бедра. Она нетерпеливо стянула незаконченное платье. В голове отчего-то плыло. Она моргнула раз, другой. Все предметы, казалось, размывались в длинную полосу, все огоньки были светящейся рекой. Такого с ней раньше не было. «Ребенок», – подумалось ей, но тошноты не было. Только огни перед глазами, только огни и сонливость, да еще сильная боль в животе. Резкая, острая.

«Пройдет, – подумала Сольвег, опираясь изо всех сил на подоконник. – Все пройдет». Не может она заболеть сейчас, когда они так близки к разгадке. «Я отдохну. Однажды я проснусь, как сегодня. В мягкой постели. И постель будет моя. И дом мой. И я своя собственная. А до того лишь рукой дотянуться. Потерпеть только. Как и всегда.»

Глава XXV

Дверь его лавки была заперта на два замка, он так и оставлял ее. В последние недели он решил обезопасить себя от незваных гостей. По городу давно уже поплыли шепотки про нападения и на главной площади, и у бедных, и у богатых, растерзанные тела находили в сточных канавах либо они так и оставались лежать на месте убийств. Все знали, что жертвы никак не связаны. Все знали, что в городе завелся зверь, которому дела нет ни до сословия, ни до богатства. Неясно было горожанам, отчего не достает лишь сердец и отчего собаки бегут от трупа подальше. Магнус на то ответ знал, но, когда заходил разговор за игрой в кости или когда в лавку приходили разговорчивые больные, помалкивал. Он знал правду и хранил арбалет с тяжелыми черными стрелами на стене под лестницей. Скоро, совсем скоро ему придется этим воспользоваться, у него давно уже руки чесались. Он представлял долгими сумерками, как нажимает на курок и вгоняет в красивое чудище одну стрелу за другой. Не в сердце, конечно, и даже не в голову, не в живот. Ему не нужно, чтобы оно умерло вот так, просто. В ногу самое то. Затем связать крепкой веревкой, а там уже добыть и кровь, и слезы, и загадать то единственное, что ему нужно. Убить он успеет всегда.