Из меди и перьев

– Я знаю, почему ты так не хочешь, чтобы это была Кая, – тихо проговорил южанин, неловко поглаживая ее ладонь пальцем. – Ты не хочешь, и чтобы им был Сигур. Тебе боязно оттого, что мы уже нашли птицу. Что мы уже нашли наше чудовище. И нам надо действовать, сражаться, бороться, быть может, даже убить, как рыцарь дракона. Но ты слишком хорошо знаешь, что мы не в сказке, что мы не рыцари. И драконов в твоей собственной жизни уже давно хватит на пару десятков рассказов. Ты боишься, Сольвег. Я понимаю. Оттого и выдумываешь себе подруг там, где их и быть-то не может. У тебя есть другие друзья, и гораздо ближе.

Сольвег выдернула свою руку из его ладони и потянулась к уздечке лошади.

– Я знаю только то, что боюсь, ты возомнил о себе невесть что, – процедила она. – До новых встреч, Микаэль Ниле. Игры что в сыщика, что в мудреца тебе не очень-то удаются.

– Ступай, ступай, – сказал Микаэль беззлобно и хлопнул лошадь по крупу. – Ты женщина умная. К завтрашнему утру ты уже будешь у меня, потому что поверишь мне.

Сольвег пустила своего коня в галоп и цокот копыт раздался по мостовой. Она, признаться, замерзла и промокла, больше всего на свете ей хотелось сейчас опустить усталые и натертые ноги в глубокий жестяной таз с горячей водой, откинуться на спинку старого выцветшего кресла и накрыть плечи своей шерстяной шалью. Вдобавок у нее вновь начинала кружиться голова, а скачки на лошади в промозглую погоду делу никак не помогали.

Дом показался из-за поворота, и она натянула поводья. Конь перешел на шаг. В саду не было ни души, да и калитка была открыта. На земле виднелись торопливые следы, будто минимум трое топтались на одном месте. Сольвег слезла с коня и тот медленным шагом направился в родное стойло.

– Что за напасть еще, – прошептала сама себе Сольвег и на всякий случай взяла со старой скамейки оставленную садовником тяпку. Если в дом забрался разбойник или несколько, то уж одного она всяко уложит, прежде чем на нее набросятся.

Она пошла в обход дома. Заходить через парадную дверь, когда в доме чужие, не лучшая затея. Она отворила покосившуюся деревянную дверь кухни. Внутри не было ни души, только в котелках шкварчало что-то на огне да лежали горы немытой посуды. Она перехватила поудобнее тяпку. Такими зубцами можно изрядно покалечить, если ей только достанет сил да сноровки. Из коридора послышались приглушенные голоса. Она начала медленно идти по изъеденному молью зеленому и истоптанному ковру. Голоса раздавались из гостиной, становились все громче и четче. В сумрак коридора через приоткрытую дверь вливался поток света. Она медленно распахнула ее и замерла. Перед ней стоял весь ее жалкий штат прислуги – повар да судомойка, старый садовник, да не менее старый привратник. Они стояли и внимали какому-то рослому лысоватому мужчине, что стоял у окна к ним спиной. Мужчина обернулся на скрип двери, на ее легкие шаги, и она охнула.

– Сольвег? – сухо проронил он. – Да, именно тебя здесь и не доставало. Ты вовремя. Я хочу, чтобы все сейчас слышали то, что я хочу объявить, дочь моя.

Губы Сольвег задрожали, пальцы, держащие грязную тяпку, разжались. Та со стуком упала на пол, засыпав ковер землей.

– Два месяца, – негромко проговорила она, не зная, что она испытывает, волнение или ненависть. – Тебя не было два месяца, отец. Ты собрал все деньги, что нашел в этом доме. Каждую завалявшуюся монетку, каждый медяк – и сбежал, оставил меня одну в заложенном и перепроданном нищем доме. Откуда ты явился теперь?

– Язык тебе следовало укоротить еще при рождении, – он смотрел на нее свысока, в глазах была неприкрытая неприязнь. На обеих руках были надеты крупные перстни и явно не из дешевых. А чем может похвалиться она? Жалкое колечко из стекла с втравленными птичьими перьями. Та нищета, которой дышал теперь весь дом. Отец подошел прямо к ней, слуги расступились. Он был высоким, а потому всегда смотрел на нее сверху вниз. На нем был богатый расшитый камзол, тонкие накрахмаленные рубашки. Отец всегда был франтом, но откуда на нем это теперь, если его родная дочь ходит в обносках и трясется над каждой крохотной дырочкой в ткани?

Отец оглядел ее с головы до ног и поджал губы.

– Выглядишь, как нищенка-замарашка. Жалкие обноски. Продолжаешь позорить имя Альбре? Впрочем, это всегда доставляло тебе удовольствие.

– Откуда перстни, отец? Откуда золото и парча? Ты такой же нищий, как я, это из-за тебя я старалась не пойти ко дну последние месяцы. В моем доме…

Отец поднял руку и ей показалось, что он ее сейчас ударит, но он только сделал ей знак замолчать.

– Потому я и хочу, чтобы сейчас нас слышали слуги, дочь. Чтобы все знали об этом. Понимаешь ли, дорогая, какая загвоздка… Это больше не твой дом, – лицо его было суровым, мрачным, пот лоснился на толстых щеках и лбу. – Я не хочу видеть тебя здесь больше. Не хочу слышать о том, как моя кровь позорит мое же имя. Это следовало сделать давным-давно. Выметайся. Чтобы к утру тебя здесь больше не было. Я распоряжусь, чтобы слуги собрали твои тряпки.