Иван Крылов

«Вечером того дня, собравшись в доме А. Н. Оленина, мы передавали друг другу виденное и слышанное, каждый новый человек приносил какие-нибудь слухи и известия. Является Иван Андреевич. Подсевши к нему, я спрашиваю: “Где вы были?” – “Да вот я дошёл до Исаакиевского моста, и мне крепко захотелось взглянуть на их рожи, я и пошёл к Сенату и поравнялся с их толпою. Кого же я увидел? Кюхельбекера в военной шинели и с шпагою в руке. К счастию моему, он стоял ко мне профилем и не видел меня”. – “Ну, слава богу! А ведь им легко было бы схватить вас и силою затащить в их шайку”. – “Да, как не легко? А там поди после оправдывайся, а позору-то натерпелся бы”. Между тем принесли уже печатные листки о мятеже с именами некоторых мятежников, в числе которых с ужасом заметили мы имена некоторых литераторов, и Иван Андреевич сокрушался этим; он полагал, что это обстоятельство наведёт неблагоприятную тень на русскую словесность…»

Вряд ли у Крылова была вера и в успех предприятия, и в благотворность задуманного переворота. Другое дело, существенным для нас представляются не скептические отзывы Крылова о бунтовщиках, а его реальное поведение на площади. Там он появился в самый разгар событий: восставшие отбивали атаки правительственных войск, гремели залпы. Волей случая Крылов оказался рядом с Кюхельбекером. Сегодня можно прочитать, что «как ни мало мог он верить в успех восставших и, главное, в разумность их дела, но всё же у него, радикала 1790-х годов, с тем порядком, который хотели свергнуть декабристы, были свои, старые счёты…» Хочется спросить: «Счёты были, и что?» Повторю: Крылов не был революционером, он был монархист, но из тех, которые куда беспощаднее многих антимонархистов выставляли слабые стороны государей и монархического правления.

В одном, смею полагать, великий баснописец согласился бы с великим историографом, который так подытожит увиденное 14 декабря:

«Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века».

Крылов пришёл на площадь не с целью продемонстрировать своё единство с заговорщиками. И уж не ради пустого любопытства. Он хотел быть не участником, а очевидцем и свидетелем происходящего события.

В книге «Крылов» Николай Леонидович Степанов, один из моих предшественников по серии «ЖЗЛ», писал:

«Насколько потрясён был Крылов событиями 14 декабря и последующими жестокими репрессиями, видно из того, что почти два года после этих событий он не писал басен. Лишь в “Северных цветах на 1829 год” появилась после длительного молчания басня “Пушки и Паруса”. В ней можно усмотреть попытку разобраться в недавних трагических событиях. Противопоставляя “Пушкам” – военной силе “Паруса” – гражданские власти, Крылов, возможно, хотел подчеркнуть гибельность для “корабля” – государства внутренней распри.

Ещё определённее отклик на последствия событий 14 декабря в басне “Бритвы”, опубликованной одновременно с “Пушками и Парусами”. В “Бритвах” речь идёт об умных и способных людях, замешанных в движении декабристов и отстранённых от государственной деятельности. В заключение Крылов спрашивал: