«1825 года, июля 22.
Как изобразить вам мои чувствования, любезнейшая и почтеннейшая Варвара Алексеевна, когда я получил ваше второе письмо, мою радость, мою благодарность – мой стыд. И вы ещё столь добры, что ко мне пишете и меня браните! Сказать однако ж правду, я стою и того и другого. По лени моей мало бить меня; но по чувствам моим к вам, право, я заслуживаю ваше снисхождение; ибо такую иметь привязанность, как я к вам, божусь, можно едва только найти в собаке, а в человеке редко её найдёте. Продолжайте же быть так добры по-прежнему и подсластите уже остаток жизни того, который, хотя много имеет слабостей и пороков, но с уверением может сказать, что неблагодарность никогда не заглядывает в его сердце.
Несмотря на ваш негодный ревматизм, я утешаюсь мысленно, воображая, как вы полнеете. Продолжайте, продолжайте с богом, и в добрый час, да хорошенько, так чтоб сделались оригиналом того портрета, который некогда послали вы к кузине вашей Е. П. П<олторацкой>, то-то бы я порадовался и не пожалел бы опорожнить доброй бутылки шампанского за ваше здоровье с будущими.
Намерение ваше заняться музыкой прекрасно. Я всегда утверждал, что у вас к ней врождённый талант, и сожалею, что он пропадает без действия. Сколько приятных минут вы можете доставить и себе и всем тем, которые вас любят, и в числе которых я не последний. Что же касается до вашего голоса, то я никогда не буду против. Уверяю даже, что вы можете петь очень приятно, лишь бы не погнались за большими крикливыми ариями; в них часто более шуму, нежели чувства, и видна одна претензия на превосходство, которая всегда вооружает слушателя на певца, если это не первейший талант.
Итак, вам приятно в Воронеже, что я заметил по письму вашему. Любя вас, я этому очень рад; себя любя, не совсем мне это по сердцу, ибо отнимаете надежду скоро вас увидеть; но как бы то ни было, будьте только здоровы и будьте счастливы. И тогда, если б я имел и волшебный жезл, которым махнувши, мог бы вас перенесть сюда, но как желание моё видеть вас ни велико (даже не ручаюсь, чтоб я несколько раз не хватался за жезл), только бы верно им не махнул и не потревожил вашего счастия, особливо если б вы дали мне слово, несмотря на мою лень, иногда писать ко мне. Вы не поверите, какой это для меня приятный подарок и сколько раз я перечитывал ваше письмо. Я автор, и, сказать вам на ушко, довольно самолюбив; но если б я знал, что и мои стихи перечитываете столько же раз, то бы я сделался спесивее гр. Хвостова, которого, впрочем, никто не читает.
Теперь что писать вам о Петербурге, о себе? Петербург наш похож на красавицу, которая наряжается и зевает. Что до меня, то по отпуске сего письма я, слава богу, жив и здоров, ем и сплю много, читаю вздор, пишу – ничего, и нахожу, что это довольно весело. Теперь сбираюсь к себе, в ваше Приютино, где мне никогда не может быть скучно. И, кстати: если лето находится у вас в Воронеже, то нельзя ли сделать милость отпустить к нам его на 28 дней? Вы бы очень нас одолжили. Зато если случится вам нужда в холоде, дожде и слякоти, то присылайте наверное к нам: мы рады вам служить сколько угодно: такие-то мы люди добрые!
Вы собираетесь в Москву? Нельзя ли уведомить, когда вы туда поедете? Я уже несколько лет также сбираюсь туда, и только раздумывал, какое время выбрать в году. Зимой, хотя Москва и полна, но меня пугает стужа и то, что ни садов, ни гуляньев не увидишь. Летом Москва пуста, когда же ехать? Но если бы я вас там нашёл, то всякое время в году мне показалось бы приятно, и божусь (только не так как честный человек), что я бы тотчас сел в дилижанс и отправился бы без дальних сборов. Право! эта мысль играет у меня в голове так весело! так приятно! Я вижу, что вы смеётесь и говорите: какой вздор, где ему ехать! Пошевелится ли он? С его ленью! это пустое. – Не верьте же мне, пожалуйста, не верьте, того-то мне и хочется для того, чтоб больше вас удивить; только отпишите, а особливо, где вы остановитесь и как вас сыскать? А там увидим. Между тем, я буду. – Но не наскучил ли уже я вам? Не заболтался ли? Не пора ли перестать? Но нет, совсем не пора. Передо мною целая десть[38] белой бумаги; но я милостив и не хочу довести вас до зевоты! ведь это вам не здорово, а ваше здоровье для меня дорого, и уверен, что вы в этом не сомневаетесь! Итак, кончу на первый раз, и если получу в ответ, что вы всё моё письмо вычеркнете, то жаль отменно бесконечных посланий. Мне всегда только первый шаг труден, а там меня не уймёте.
Будьте здоровы и счастливы и продолжайте любить того, который от всей души, от всего сердца и помышления любит вас (honny soit qui mal y pense![39]) и будет любить, пока останется в нём сердце и память!
NB. Прошу этого смелого письма, кроме Григория Никаноровича[40], никому не показывать, а особливо тому, кто не знает моих лет и моей фигуры.
Прощайте, буде божия милость с вами.
Ваш искренний И. Крылов.
