Ив Сен-Лоран

В саду виллы Мажорель складывалось впечатление, что эти фиолетовые цветы, эти голубые керамические вазы как будто были окрашены его рукой, что эти розовые бугенвиллеи раньше были шелковыми принтами. Это были его джунгли с кактусами в виде канделябров с шипами, с растениями-щупальцами, как из фильма «Внезапно, прошлым летом»[909], с деревьями, у которых были странные названия, а все ветви перепутались высоко в небе.

«Если бы мне пришлось выбрать только одно слово, чтобы описать Ива Сен-Лорана, это было бы слово „сила“. Сила тех, кто ищет истину и не доверяет только тем, кто ее находит». Чтобы дать определение его характеру, Катрин Денёв выбрала «Письма к молодому поэту» Рильке. Она, должно быть, нашла сходство с его героем, который «уверенно противостоит весенним штормам, не опасаясь, что лето не придет. Лето наступит, несмотря ни на что. Но оно наступит только для терпеливых, кто живет в беззаботном покое. Лето как будто всегда расстилается перед ними»[910].

Этот человек боялся продавщицы безделушек, чей порог лавки не осмеливался переступить, этот человек был наполнен фобиями и суевериями, но при этом он не боялся смерти. В итоге смерть стала безобидной. Он касался ее с фривольным легкомыслием тех, кто не верил в дружбу и любовь, он точно насмехался над ней, как будто говоря каждый день своему шоферу: «Поль, отвезите мадемуазель куда ей нужно». Всегда верный Кокто, который в «Завещании Орфея» показал Смерть в образе элегантной женщины, разве он не видел ее одетой в длинное платье? Что было важнее для него, так это то, какую мизансцену он для нее выберет, всегда используя отсылки на свои мифы: умереть на подмостках, как Мольер или Жуве; покончить жизнь самоубийством возле озера, как это сделал Людвиг; утонуть, как Вирджиния Вулф или выпить до дна маленький пузырек, как Эмма Бовари?

Ив прочертил свою жизнь такой же линией, какой рисовал женские тела. Он изменил свою внешность, как Диор менял свою линию поведения. Но внутри он был как стрела, глаз пронзал. «Он смотрит зорко и часто смеется над тем, что на нас надето», — вспоминала Симона, подруга детства, родившаяся через месяц после него. Ив и Симона были помолвлены родителями в 2 года. В момент нашего интервью она была преподавательницей литературы в одном парижском лицее. Когда она говорила о нем, то вдруг теряла свой спокойный тон матери семейства. Ее голос становился нежнее, был полон эмоций и страха, как будто коснулась шрама, вызывавшего боль. «Я помню, что он высмеял одно из моих платьев, когда мне было восемь лет. Мне повязали бант в волосы. У меня была очень авторитарная мать, которая занималась всем этим, и я часто находилась между двумя огнями. У меня до сих пор осталось абсолютно феноменальное неумение одеваться: я никогда не нахожу того, что мне подходит…»

Он ставил ловушки и в то же время показывал неожиданные пути выхода, он знал, как преобразовать мир. Его взгляд, о котором говорила подруга детства, освещал или обжигал тех, кто слишком близко приближался к нему. Как говорила Лулу де ла Фалез: «В нем блеск звезды и черной луны одновременно». Казалось, что он манипулировал людьми на расстоянии, не теряя силы. Другие застревали в его ловушках, были они против него или с ним, но никогда никто не оставался равнодушным. Много людей принимали наркотики или слишком много пили, влюблялись, как и он, в молодых красавчиков за их сходство с кумирами — Марлоном Брандо или Джеймсом Дином. Сколько эстетов повстречалось мне за время написания этой книги, которые ласкали свою собаку, слушая Каллас, повторяя как мантру: «О, пустая квартира, мы все об этом мечтаем» или «Я, мадемуазель, принимал кокаин уже в 1964 году!» На пути Париж — Марракеш — Нью-Йорк можно сбиться со счета от количества живых подделок под него. «Нет, я почти не выхожу на публику. Когда у меня гости, я просто вынуждаю себя развлекать их!»

Он ухитрялся жить один, находясь при этом под постоянным наблюдением, создавая себе призраков, как и тогда, когда он терроризировал своих сестер, заставляя их переодеваться. Несмотря на то что теперь он говорил: «Я покончил со своими выходками», он искал опасность внутри себя, калеча себя, чтобы увидеть собственную кровь, остаться мужчиной, доказать это нечеловеческим способом, а потом выходить не из одной депрессии, а из двух. Все в нем было преувеличено, противоречиво, драматизировано страхом скуки, которой он боялся больше всего на свете. «Возможно, однажды мне придется остановиться из-за сильного беспокойства, что мешает мне жить», — признался он как-то в 1982 году в интервью Г.-Ю. Дрянскому, главному редактору юбилейной книги «Браво, Ив». «Я не живу. Я полностью отрезан от людей, не выхожу по вечерам. У меня нет никакого контакта с внешним миром. Мне хочется вести нормальную жизнь, но вроде бы моя жизнь похожа на жизнь великих творцов».