Юность Пушкина

— Неправда! Я виноват! У меня бешеный нрав. Африканский характер.

— Да, а я, зная…

— Молчи, молчи, молчи! Ты, Жанно, лучший из людей. Благороднейший… — Голос его дрогнул. — Я… Я тебя уважаю, Жанно…

— А я тебя люблю, Александр. Люблю, как никого на свете! Люблю за то, что ты… — не зная, что сказать, он закончил, улыбнувшись, — что ты такой африканец…

Оба были растроганы. Помолчали. Вдруг Александр сказал:

— Вот что! Отпразднуем нашу мировую пирушкой! Фома устроит нам. Он мастер.

Жанно засмеялся:

— Прекрасно! Так спать?

— Спать.

Оба завернулись в одеяла.

Через минуту Александр высунул голову:

— А какая прелесть Наташа!

Жанно ответил:

— Она велела тебе кланяться.

Александр засмеялся.

— Прелесть! — еще раз повторил он.

— Так спать? — спросил Жанно.

— Спать, — радостно ответил Александр.

VIII. Дружеская пирушка

Летом 1814 года была получена зелененькая книжка журнала «Вестник Европы», и Александр имел удовольствие прочитать на видном месте свое стихотворение «К другу стихотворцу» с подписью «Александр Н. к. ш. п.». Конечно, все сразу догадались, чьи эти стихи. Чинно и важно стояли печатные буквы, придавая особый вес словам. Два дня Александр любовался ими. Стихотворение в печати имело внушительный вид. Автор отговаривал своего друга от написания стихов. Но как же так? Он сам обращается к другу в стихах?

Пятнадцатилетний автор сам понимал комичность своего положения и приводил в пример выпившего священника, который отвечает своим прихожанам:

Как в церкви вас учу, вы так и поступайте.
Живите хорошо, а мне не подражайте.

Это была игривая насмешка над собственным пристрастием к стихам. После этого забавного примера голос автора звучал солидно и рассудительно:

Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое.

По случаю примирения и напечатания стихотворения Александр и Жанно решили наконец выпить гоголь-моголь. Достали с помощью Фомы бутылку рома, добыли яиц, натолкали сахару, и началась работа у кипящего самовара, принесенного Фомой.

Кроме Александра и Жанно, в вечерней пирушке принимали участие и другие: Малиновский, по прозвищу «Казак», Дельвиг, Яковлев-паяц. Пришел и Кюхля.

После приготовления гоголя-моголя Фома постоял немного, а потом ушел. Первые стаканы были выпиты при общем хохоте чистого веселья. Жанно, разливая гоголь-моголь, провозгласил:

— Господа, по второму стакану!

Все подставили стаканы, кроме Кюхли. Раздались смеющиеся голоса:

— Кюхля пьян без вина!

— Дайте ему кофе!

— С молочком!

— Господа, тише!

Жанно многозначительно сказал:

— За нее!

Александр радостно кивнул головой и выпил залпом.

Барон надел очки и посмотрел на свой стакан, в котором жидкости было не более половины:

— Э! Э! Эдак опьянеть можно!

Раздался смех. Дельвиг душил Кюхлю:

Лишь для безумца, о Зу́льма,
Святое вино пророк запретил!

— Так то вино, — смеясь, сказал Казак-Малиновский, — а это гоголь-моголь!

— Пушкин, стихи! — воскликнул Дельвиг. — Видишь, Кюхля не пьет. Он пришел ради твоих стихов.

Александр достал рукопись. Кюхля в жадном ожидании выставил ухо. После детской золотухи он плохо слышал на правое ухо. Дельвиг причмокивал:

— Твои стихи, Саша, пьянят лучше вина!

Александр начал:

Лициний! Зришь ли ты: на быстрой колеснице,
Увенчан лаврами, в блестящей багрянице,
Спесиво развалясь, Ветулий молодой
В толпу народную летит по мостовой?
Смотри, как все пред ним усердно спину клонят,
Как ликторов полки народ несчастный гонят!..

Тихонько растворилась дверь, и вошел Комовский. Никто его не заметил — все заслушались стихов. Комовский окинул глазами комнату и мигом все понял:

— Что это вы, господа? Как не стыдно! Вы роняете достоинство Лицея!

Все на него оглянулись. Раздались голоса:

— Ступай к черту!

— Лиса-проповедница!

— Фискал! Ябедник!

Комовский, разобиженный до слез, ответил:

— Вы же еще и бранитесь!

Жанно, бывший после выпитого вина в приподнятом настроении, крикнул:

— Казак, гони его в шею!

Комовский, огорченный, ходил взад и вперед по коридору. Остановился у окна и, склонившись на подоконник, опустил лицо на руки. В коридоре показался Мейер.

— Што такой? — сказал он. — Ви плачить? Вас обидела кто?

Участие Мейера еще сильнее возбудило у Комовского жалость к себе. Он не в силах был сдержаться и заговорил, захлебываясь слезами:

— Я для их же собственной пользы… А они…

Мейер оглянулся на дверь пушкинской комнаты и услышал громкий голос Александра, который заканчивал чтение своего стихотворения: