Юность Пушкина

— Фома, голубчик, посторожи Пушкина. Открой ему парадную. Он, верно, скоро вернется.

— Ладно уж. Понимаю. Конечно, время летнее, хочется погулять.

Фома пошел в конец коридора, достал из ящика носки и штопальные принадлежности. Уселся на табуретке и при сальном огарке стал штопать носки. Долго еще улыбался и потряхивал головой.

А пока-то Александр медленно шел по пустынным улицам Царского Села мимо дач и садов. Где-то вдалеке раздавались песни. Слышна была балалайка. Улица незаметно кончилась и вывела его на полянку. Вдали, на покатой возвышенности, виден был поселок. На полянке гуляли парни и девушки. Они плясали и пели. Звенела балалайка. Кружил по траве парнишка в красной рубахе и лихо откалывал трепака. Александр остановился. Одна из девушек, заметив его, крикнула:

— Поди к нам, барин хороший!

Александр приветливо помахал рукой, постоял немного и пошел обратно, к Лицею.

Снова парк с тихими аллеями, с разбегающимися дорожками и тропинками. Александр шел, наполненный звуками, мелодией, в которой возникали нахлынувшие слова:

Имы-имы — в деревне дальней,
Имы-имы — в мирном уголке…

Он размахивал рукой в такт стиха:

Имы — отрад уединенья,
Имы — вкушать не суждено.
Мне видится мое селенье,
Мое Захарово. Оно…

Он погружался в детские воспоминания. Мелодия росла, крепла, отливалась в готовые строчки:

На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона
И глухо тополы шумят.
Туда зарею поспешаю
С смиренным заступом в руках,
В лугах тропинку извиваю,
Тюльпан и розу поливаю —
И счастлив в утренних трудах…

Александр сел, закинув руки за спинку скамейки. На лице сияла детская улыбка. Он замечтался, потом вдруг спохватился:

— Пора домой, в свою келью.

Он шел, по-прежнему размахивая руками в такт музыки стиха и заменяя напевом недостающие слова:

Имы-имы — украшенья,
Имы-имы — в хижине моей,
Смотрю с улыбкой сожаленья
На пышность бедных богачей
И думаю: «К чему певцам…»

Показалось здание Лицея. Александр остановился и начал соображать — как ему быть? Парадная, конечно, заперта. Нет ли на чай швейцару? Вывернул карманы — в карманах пусто.

Подошел к Лицею, посмотрел вверх. Окно его комнаты было раскрыто. Решено: вскарабкаюсь, только не заметили бы из нижних этажей. Ничего. Все спят. Он полез вверх по водосточной трубе. Вдруг раздался снизу тихий голос:

— Господин Пушкин!

Александр посмотрел вниз — Фома! Он поспешно спрыгнул на землю.

— Фома, голубчик! Отперта парадная?

Фома добродушно потряс головой:

— Ступайте, отперта. Вас дожидается. А была бы беда, кабы не господин Пущин.

Александр просиял:

— Пущин?

— Они велели посторожить, — ответил Фома и спросил с добродушной усмешкой: — Хорошо погуляли?

Александр, войдя в свою комнату, сразу заметил букет лилий и прочел записку Жанно. Он прижал букет к груди и, радостно смеясь, сказал сквозь перегородку, отделявшую его от комнаты Жанно:

— Жанно, милый!

Появился Фома с заштопанными чулками и уложил их в комод.

Александр быстро скинул мундир и панталоны и сказал Фоме со смехом:

— Чулки штопаешь не хуже бабы.

— Солдатская жизнь ко всему приучает.

Александр влез под одеяло:

— А в походах бывал?

Фома приводил в порядок вещи в комоде:

— Как же! В двенадцатом году, как французы Смоленск брали, ядром контузило.

За перегородкой лежал Жанно и нетерпеливо ждал, пока уйдет Фома. А Фома медлил. Хотелось поговорить с барчуком.

— Батальонный у нас лютый был человек. Голосу не подымет, а солдаты боялись его пуще, как если бы он рычал медведем. За всякий пустяк от него страдали.

— Доставалось?

— Всякое бывало. Вот, к примеру, позвал он меня гоголь-моголь делать, пуншу то есть…

Александр приподнял голову с интересом:

— Вот как? Ты и пунш умеешь делать?

— Умею. И сахару, и рому, чтобы все было в порцию. Все могу. Вот это угощаются они с приятелем, нашим же майором, а я стою и улыбаюсь, на них глядя. Люблю угодить — характер у меня такой. Он эдак посмотрел: ступай, говорит, братец… А наутро тесаками…

— Как — тесаками? За что?

— А так. Должно быть, зачем улыбаюсь. Не пондравилось. А у меня характер такой.

Фома осторожно взял с табуретки мундир и рассматривал его.

— Пожалуй, почистить придется. За один-то раз, а как замарали!

Забрал мундир и ушел.

Александр и Жанно одновременно спрыгнули со своих постелей, одновременно занесли руки, чтобы постучать, и одновременно отвели их обратно. Александр кусал ногти. Жанно теребил затылок. Наконец постучали оба вместе.

— Потише, Александр, — сказал Жанно.

— Жанно, милый, голубчик, верный друг мой! Прости!

— Да я же виноват.