История ошибок

Наверное, Богу не нравилось то, что думал Мякишев, но, будучи Отцом, он старался проявлять родительское терпение, и звездными ночами насылал на Мякишева свою благодать, которая в сознании смертного принимала образ хоровода ангелов, поющих осанну Создателю. Мякишев же только отмахивался от них руками, точно от назойливых мух, шепелявя своими пересохшими губами: «Я не верю в это… Я в это не верю…». Тем не менее каждую ночь он читал молитву. Правда, неизвестно к кому он с ней обращался, кому возносил свой полудикий восторг обожания. Он снова и снова повторял как заветное слово свой призыв в немоте: «Отринь и отрекись, ибо время – река, и твои мысли – темная вода в этой реке».

Мякишев скрывался от людей. Ему было невыносимо смотреть в их лица и видеть себя. Сам Мякишев конечно был безликим. Но отсутствие лица отнюдь не удручало его, наоборот, будучи, безликим он ощущал какое-то свое превосходство, какое именно он определить не мог, но, безусловно, предпочитал это неопределенное состояние исключительности определенному состоянию ординарности. Мякишев ненавидел мир, и в особенности, населявших этот мир людей. Но это не мешало ему ценить мир и отдавать должное его красоте и незаметной величавости. Мякишев обретал лицо, только когда оставался наедине с собой. Но и в эти минуты он чувствовал себя безликим. Когда он разговаривал с людьми, он чувствовал, как они налепляют ему на то место, где должно быть лицо, какую-то маску, которая приходилась им по вкусу. Эти маски имели свойство срастаться с кожей, и Мякишеву стоило огромных усилий и боли каждый раз сдирать эту маску с лица, когда он оставался один. Людей было так много и они были такими разными, что Мякишев терялся. Он терялся посреди сотен тел и тысячи лиц, чувствуя свою беспомощность. В этой огромной удушливой толпе он терял свою самость и не мог даже представить кто он такой и каков он. Мякишев ненавидел людей. От всей души ненавидел. Всем сердцем. Страстно и искренне. Ненавидел их за то, каковы они. Кем являются, кто они есть. Люди были слишком безмерными, слишком наглыми, слишком недостойными того, чтобы существовать. Их существование было гнетом для всего живого, в том числе для самих людей. Но больше всех страдал Мякишев. Тот факт, что люди существуют всей своей беспощадностью и наглядностью, всей своей данностью, причинял ему неимоверную боль. Эта боль была столь сильна, что Мякишев находился на грани помрачения. Мякишев не умел по-настоящему привязаться к человеку, так что его собственное существование начинало бы зависеть от существования другого. Близкие умирали, уходили, на их место приходили новые близкие, которые в свою очередь в назначенный срок уступали место новым другим. А Мякишев то пустел, то полнел, но не наполнялся до конца никогда.

Плюнуть на мир.

Плюнуть на творение.

Плюнуть на сущее.

И этот плевок в первую очередь – плевок себе в свое собственное лицо.

15