История ошибок

Идешь по городу, и даже зная, зачем идешь, все равно не понимаешь, зачем вообще идти? Зачем нужно перемещать свое тело в этом пространстве? Для удовольствий? Но зачем удовольствия? Перефразируя Лейбница, зачем что-то есть, вместо того, чтобы не быть? Не ответить. Да и как тут ответить? Не мы затевали творение, не нам его и отменять. Мякишев остро переживал свою невозможность стать Богом. Чем это кончится? Вот вопрос, которым задавался Мякишев. Почему это вообще началось? Этот вопрос неизбежно вытекал из первого. Ответов Мякишев не находил как ни старался. И оттого мучился. Сильно и незаметно. Это всегда только история, какая бы захватывающая она ни была. Чему бы она нас ни учила – это всегда всего лишь история. Не мы проживали ее, не нам выпал жребий быть свидетелем этих событий. И моя жизнь – только история, рассказанная идиотом таким же идиотам, которые ничуть не хуже, ничуть не лучше; которые так же судорожно сглатывают липкую слюну, подыскивая слова единственно для того, чтобы поделиться, потому что ничего кроме понимания им не надо. То, что было для тебя любовью, станет байкой о сексе без обязательств. Что было результатом сложнейшего выбора, станет сплетней о неизменных мотивах. Вся твоя жизнь свернется в тонкий серый лист бумаги, который скомкают и выбросят. И ничего не докажешь. Не переубедишь. Не заставишь замолчать.

Они по-своему правы. Вся твоя жизнь – всего лишь жалкая тема для короткого невразумительного (беспредметного) разговора.

Мякишев подумал, и оттого что он подумал, его бросило в пот, а подумал он о том, как он думает. Как это вообще происходит, что что-то вдруг начинает осознаваться? Превращаться в проблему для его мелкого, грязного и все же весьма пытливого ума. Мякишева давно мучила мысль, что никакой общей истины не существует, а есть только истины частные, которые принадлежат отвратительным обособленным индивидам. От этой мысли ему делалось плохо, появлялась слабость в ногах, болел живот. В моменты, когда Мякишев выпутывался из колдовских чар языка и вспоминал о том, что он находится не в мире вещей, а в мире имен, он пытался помыслить то, что давало имена всему сущему; то, что, не имея собственного имени, тем не менее, легко называло все вокруг. От этого у Мякишева ум заходил за разум. Но он крепился, и попыток своих не оставлял. И временами он видел, что его жизнь есть сон, прерывающийся изредка вспышками пробужденного сознания, которое озарялось пониманием того, как все происходит на самом деле.

А на самом деле происходило вот что: какой-то маленький человечек в голове Мякишева, наблюдал и осмысливал все, что Мякишев видел. И этот человечек знал о природе наблюдаемой реальности гораздо больше, чем сам Мякишев. Но знанием своим не делился, а вместо этого подсовывал Мякишеву какие-то наименования, и низводил сложное хитросплетение реальности до примитивных связей субъект-объектного строя мышления, или, что то же самое, до аккузативно-номинативного строя языка.

В те моменты, когда Мякишев это ясно осознавал, он понимал, что его жизнь – это просто вялотекущая шизофрения времени. И он на протяжении всего этого времени тщится собрать себя. Но у него ничего не выходит, и он рассыпается, рассыпается и рассыпается. Это прям до ужаса смешно, – размышлял Мякишев, – я падаю в Бездну и буквально чувствую, как мое тело летит, норовя исчезнуть во тьме, и в то же время, вот я здесь сижу и пью чай, разговариваю о дочери нашей соседки, обсуждаю непрогнозируемые курсы валюты, строю планы на недалекое будущее, думаю о чем-то о своем, заготавливаю нехитрые проекты на следующую неделю. Как так? Не может быть! Это было великое потрясение. Ум Мякишева перевернулся, поскользнувшись о реальность. То, что он ощущал, воспринимал, чувствовал – все это было каким-то фальшивым, ненадежным, грязным, подлым, тщедушным.

– Ты же понимаешь что ничего этого в действительности нет? – спрашивал знакомый Мякишева, после того как прочитал несколько его рассказов. – Ты описываешь какую-то сверхреальность, сверхтонкий мир. И это хорошее средство для того, чтобы оттенить твои собственные мысли и переживания. Но в иные моменты ты увлекаешься и как будто начинаешь верить в то, что описываешь, как будто забываешь, что это всего лишь метафора, прием языка. Что это из сферы «как бы», но не «на самом деле».

– Помимо человека мир населяют сущности иного порядка, – отвечал знакомому Мякишев, – и я понимаю это не метафорически, а буквально. Современность готова допустить подчас Бога, как конструкт для придания непротиворечивости теории, но она никогда не рассматривает самой возможности бытия чего-то внефизического, надматериального. Иногда о Боге можно услышать с профессорской кафедры, но всерьез заговоривший о Нем, рискует быть зачисленным в отряды фанатиков, а то и вовсе быть принудительно госпитализированным. Так вот я не боюсь, что меня упекут в психушку. В конце концов, самые настоящие люди находятся именно там.