История ошибок

– Для меня это слишком большая роскошь, – думал Мякишев, – я не могу полагаться на свой разум. У меня есть только какое-то сложное непонятное чувство внутри, которое каждый раз, когда я нахожу для себя новый смысл жизни, говорит мне «не то!», и я не знаю, и, наверное, никогда не узнаю «а что то!». А можно ли верить своему чувству? Тому самому, что вопиет «не то!»? Тому самому, что заставляет подвергать сомнению декреты разума? Только оно у меня и есть. И больше мне не на что положиться.

Однако Мякишев не доверял чувствам, слишком текучими и непостоянными были они. Сам Мякишев предпочитал вещи неизменные и долговечные. Именно поэтому у него ни с кем не было отношений. Человек – слишком непостоянное существо. И Мякишев никак не мог свыкнуться с этим. Он отрицал жизнь как непрерывное изменение. Он бы хотел, чтобы мир замер в единый миг навечно и пребывал таковым до самого конца. Мякишев хотел отыскать свою сущность, чтобы, наконец, узнать кто он такой. Но он столкнулся с непредвиденным обстоятельством, которое обрекло его на очередное мучительное переживание гносеологического парадокса. Дело в том, что в процессе размышления над природой сущности как таковой, Мякишев пришел к выводу, что в отличие от бытия, которое в качестве чистого полагания есть принцип позитивный, сущность есть принцип негативный, принцип ограничения, осуществляющийся через отрицание иных содержаний бытия. «Проще говоря, я могу определить что либо, только выделив это из всего остального, но это неизбежно ограничивает свободу определяемого. И этой участи не избегает и человеческое Я. Но Я, по крайне мере мое Я, жаждет быть бесконечным, причастным ко всему сущему, оно жаждет беспредельности и безграничности, оно хочет быть абсолютно свободным. Правда такое Я будет лишено сущности. В то время как Я по определению является сущностью. Следовательно, либо Я никогда не сможет избавиться от своей конечности, либо это будет принципиально иное Я, скажем Высшее Я, Я, о котором так много говорили брахманы. Сумею ли я достичь такого состояния Я? Сумею ли прорваться в эту стихию чистого бытия?» – спрашивал себя Мякишев и не находил в себе сил на реализацию этой затеи.

– Да Вы запретный тип, – сказала спросонья Наталья Ивановна, – вам нужно лечиться.

Мякишев накинулся на нее, и все повторилось.

Наталья Ивановна посапывала.

Мякишев такой стоял у окна и смотрел на улицу.

– Что значит «такой стоял»? Кто так по-русски вообще говорит?

– Кто здесь?

– Лев Маркович.

– Что еще за Лев Маркович, и что Вы делаете в нашем романе? Вас сюда никто не звал.

– А меня и не надо звать. Я всегда прихожу сам. Я – Художественный Странник. Я путешествую по художественным мирам, созданным, например, вот такими неумехами, как вы.

– Держите, пожалуйста, свое мнение при себе, уважаемый. Да, это наш первый роман, есть кое-какие недочеты, но в неграмотности нас нельзя обвинить. Говоря «Мякишев такой стоял» мы указывали на то, что он находился в том же душевном состоянии, что и в предыдущем эпизоде. Отойдя же от окна, Мякишев уже будет «иной».

– Бла-бла-бла! Это просто неуклюжие оправдания бесталанных писак!

– Зачем Вы тогда вообще явились сюда, раз не перевариваете наш художественный язык?

– Затем и явился, чтобы вы бросили это дело и занялись чем-нибудь более полезным. Пока не поздно, уничтожьте это нелепое произведение искусства! Я это всем советую.

– А почему Вы так кипятитесь? Где Вы будете в таком случае жить, если все тексты в мире исчезнут?

– Так мне это и нужно! Я просто хочу покоя, хочу, чтобы меня не было! Я очень устал от своих путешествий. Особенно от путешествий по современным текстам. Раньше люди хоть что-то свое создавали, а сейчас просто отрывают куски от старых художественных миров и лепят из них какое-то чудо-юдо, да еще красивыми словами называют это убожество. Если бы вы только знали, как мучительно блуждать по таким захламленным мирам! Поэтому я предпочитаю их уничтожать вместе с творцами. Вчера, например, я наведался к некоему графу Аманбаеву. Графоман еще тот, строчит тексты, как пулемет. Возомнил себя графом Толстым. Но я этого графа так обработал, что он спятил. Сидит теперь только и ловит глазами каких-то майских жуков и лазурных пчел.

– Так, хватит! Мы просим Вас уйти. Это наш текст!

– Ребята, разве вы не понимаете, что ваш текст существует только благодаря другим текстам, созданным задолго до вашего? Так что будет довольно опрометчиво с вашей стороны заявлять права на эту писанину. Да и вообще, как только текст будет завершен, вы потеряете всякую власть над ним, вы умрете.

– Вы нам смерть автора пророчите, что ли?

– А вы как думали? Правда частичка души каждого из вас навсегда останется запертой в этом романе. Поэтому советую вам ничего больше не писать, если не хотите кончить, как Бальзак. Он написал так много, что вся его душа стала пленницей его литературного наследия, так и не вернувшись к создателю. А за Мякишева не волнуйтесь, я присмотрю за ним.

– Что за ахинею Вы несете? Сейчас же убирайтесь из нашего романа, а то…