Искательница приключений

В таком случае граф представал бы выжившим из ума стариком, в голове которого червь ужаса оплел мощными кольцами его мысли. Боясь потерять все, граф мог за дикую для человечьего уха сумму обзавестись любимцем, будучи выпущенным на свободу, пылающим ненавистью ко всему живому в равной степени, чтобы умертвить и оборонявшихся, и нападавших.

Буря способствовала возникновению картин побоища перед глазами искательницы приключений, в которых вспышки молний ярившейся стихии вокруг нее закручивали тугие струи хлеставшей с неба воды в образы людей в доспехах, в подобии доспехов и даже без кольчуг, что гибли все как один жуткой, страшной смертью. Грохот грома передавал в уши девы рев горна, с которым бросалось к ногам чудовища объединившееся под его натиском людское войско, только чтобы сгинуть без различия в месте рождения, благородстве и низости рода, молодых и преклонных лет, пола мужского и женского. Такой граф предпочел бы ничего никому, чем победу врагу. Лихт окинула взором мысленное полотно сечи и неведомым образом топнула звонко по грязи подошвой своего высокого сапога, так что брызги грязи и воды полетели во все стороны, а затем погладила рукоять ныне висевшего на перевязи меча и продолжила идти-плыть туда, куда звало ее сердце.

Беловатый свет исходил от дорогих кожаных ножен все ярче во мглу, светлые глаза все яростнее пылали делом, мокрые волосы свисали ниже плеч и подходили к поясу девы. Лицо немело от холода, но силы природы тщетно напруживались и землю рыли остановить искательницу приключений: чинимые ими препятствия лишь помогали ее духу вознестись, а ее тело не знало усталости и отравления ядом. Оно стремилось к завершению самого черного года с лишним жизни златовласки, шло к концу назначенного ею себе испытания в виде нечто такого, чего Лихт предугадать не могла и подумать о нем не смела. День за днем, неделю за неделей стирала мысли об этом из головы, как огонь стирал людские судьбы во время пожаров и войн из временников мирских, а оно вдруг вернулось к ней неожиданным и потребовавшим вмешательства образом.

Действительно, к порождению снов черных магов с вожделением шла искательница приключений. Ее зрению не так мешал хлеставший ливень, как можно было подумать, а чувство пространства с ощущением живых и немертвых в нем дополняло то, чего не видели глаза и не слышали уши, а те даже через гнев бури разбирали, между прочим, и другие звуки, отличные от воя ветра и грохота дождя. Звуки вроде плача детей за ходившими ходуном стенами хлипких домов и вторивших плачу причитаний взрослых о приносимых бурей с внезапной, непредвиденной яростью несчастьях. Чем шире становилась бывшая днем, при свете солнца, дорогой топь, тем сильнее боялись люди, которым ближе к центру квартала становилось что терять помимо своих жизней и работ. Лихт отчетливо слышала их речи и жалобы, поэтому с новой силой убедилась в том, что не смогла бы быть частью общества накопления и страха за нажитое, который привязывал этих несвободных, на ее взгляд, созданий к жизни, которую они совсем не хотели вести, будь на то их воля.

Она оставалась безучастной к чинимому ураганом лиху и мольбам людей, что слышали ее уши. Более того, какая-то часть искательницы приключений хотела, чтобы разрушения были велики, чтобы как можно больше семей и одиночек остались ни с чем, может быть потому, что деве хотелось, чтобы кто-то пережил то, через что когда-то прошла она. Другая ее часть не желала зла ничему живому, и она же с грустью считала, что люди достаточно наказывали сами себя за неспособность бороться за жизнь, которой они хотели бы жить. Неким образом сии половины сознания Лихт не противоречили, не вступали в спор одна с другой в ее душе; видно, каждый человек соткан из света и тьмы одновременно. Те же мысли златовласки, которые не касались философии, ощупывали воздух, вернее, почти реку, руслом которой стала главная улица, а запрудой — самое просторное открытое место в трущобах, своего рода площадь на возвышении, еще накануне — пространство для базаров и увеселений. Во главе немощеной площади стояла единственная каменная постройка в этой части города; к сему зданию и влекло Лихт с самого начала ночи.

Пускай, будучи выложено не из самым искусным образом обработанного, поставленного один на другой и скрепленного раствором, но все же камня, оно твердынею возвышалось над стонавшими домишками и подобиями теремов вокруг себя, принимало залпы ветра и ядра дождя с градом так, что если бы море смело деревянные жилища порожденной им непогодой, то это строение осталось бы стоять и служить домом, по-видимому, старосте района, а также клубу тьмы в виде дорогого ожерелья, к которому влекло ее честолюбивую женскую особу.