Ищи меня в отражениях

— Здорово! Неужели и там нашла зеркало?

— Представь себе! — засмеялась она.

— Если бы попал в Колизей, вышел бы на середину арены и заорал во все горло.

— И ничего бы у тебя не вышло.

— Это еще почему? Думаешь, я бы струсил?

— Ну, для этого много смелости не надо, — ухмыльнулась она. — Все покрытие арены давно прогнило, и теперь его просто нет. Там внизу обломки каменных стен и перекрытий. Это все, что осталось от подсобных помещений, где содержали хищников и хранили декорации для гладиаторских боев.

— Ммм… какое разочарование.

— Нисколько!

— У тебя интересная жизнь по ту сторону зеркала.

— Ну, есть вещи, которых здесь не найти, — она игриво прищурилась. — Вещи, по которым я действительно скучаю.

— Что, например?

— Найдется лист бумаги и ручка?

— А тебе зачем?

На полке стояли школьные тетради. Я взял одну наугад, вырвал двойной лист.

— Синяя ручка сгодится?

— Да все равно, пусть будет синяя.

— И что? — растерялся я.

— Положи на стол.

— Хорошо. Зачем тебе? — я сдвинул учебники в сторону и положил ручку с листком посередине стола. Вдруг ручка поднялась и зависла в воздухе. Листок слегка повернулся.

— Сядь на стул. Там у окна.

— Зачем?

— Да что ты заладил, зачем да зачем! — в ее голосе звучало нетерпение. — Порисовать хочу — вот зачем.

Я послушно придвинул стул к окну и сел.

— И что мне делать теперь? — я неуютно заерзал на стуле.

— Просто сиди и все, — ручка уже порхала над бумагой.

Как бы не зашел кто…

— Мне не двигаться? Или принять какую-то позу?

— Нет, необязательно. Можешь шевелиться и говорить, это не мешает. Расскажи, как тебе живется в детском доме?

— Да нормально живется, — пожал я плечами. — Обычно.

— Просто… У вас тут все такое… убогое, — ручка вдруг замерла над столом. Надя, спохватившись, посмотрела на меня.

— Да нет, ты права, — я оглядел комнату. Три железных кровати со скрипучими сетками вдоль стен. Кровать Кирилла настолько старая, что сетка провисала почти до пола. Пришлось подложить под нее старую деревянную дверь. Теперь кровать была жесткая, как нары. Но Кирилл, кажется, привык и любил рассуждать, как это полезно для позвоночника. Над кроватями на стенах висело несколько постеров: у Кирила — “Любэ” и “Иванушки”, у Игоря — “Алиса”, “Наутилус” и Цой. Цой презрительно смотрел в глаза клоуну на моей стене напротив. Постеры у нас разрешались. Чаще всего они закрывали дырки или трещины. Возле каждой кровати стояло по тумбочке. Моя почти сплошь облеплена вкладышами от жвачек. Но она хотя бы нормально закрывалась. Игорю, чтобы закрыть или открыть свою, приходилось вытаскивать гвозди из боковых стенок. В этом имелась и практическая польза: стащить что-то у Игоря было весьма затруднительно. Он называл тумбочку “сейфом” и не желал с ней расставаться. Еще в комнате был письменный стол, такой же старый, как и остальная мебель. Недалеко разместились четыре ободранных стула. Слева и справа от входа в стены встроены два шкафа для верхней одежды и белья. На окне висели бордовые шторы, а широкий подоконник служил дополнительным столом. Мы бы его давно захламили, если бы не постоянные проверки воспитателей.

— Комнаты в Никитском действительно убогие, но это не так важно. В Горянке все новое, только я бы остался здесь.

— К тебе плохо относились?

— Не хуже, чем к остальным, — ответил я, вспоминая, как пришлось ночевать на толчке, когда воспиталка застала ночью на обратном пути из туалета. В том детдоме шастать ночью по коридорам запрещалось, пусть даже по нужде. Я тогда чуть до смерти не замерз в одних трусах. Но уж, по крайней мере, меня не привязывали к кровати и не заставляли гадить под себя. — Карцера здесь нет, и то хорошо.

Надя опять перестала рисовать и возмущенно посмотрела на меня.

— Карцер? Это как?

— Ну да… Каморка такая в подвале без света и отопления. Пары часов отсидки хватало, чтобы навсегда приучиться к порядку и заодно подцепить ангину.

— Жуть! И тебя запирали?

— Было пару раз.

— А в Никитском тоже карцер есть?

— Нет. Я же говорю, тут просто санаторий. Ребята неплохие, воспитатели вполне адекватные.

— Почему у тебя клоун на стене? Он такой… жуткий, — спросила она неожиданно.

— Это постер одной очень хорошей группы.

— Я немного боюсь клоунов, но рисую их довольно часто.

— Странная логика.

— Возможно, — Надя забавно потерла нос ладонью. — Но так они как бы под моим контролем. Что хочу, то и сделаю с ними.

— Ты знаешь, что ненормальная? — я не смог сдержать улыбку.

— Ну, это же хорошо.

Она нравилась мне все больше и больше.

— А что за группа такая? Что вообще слушаешь?

— Да много чего, — я пожал плечами. — Чаще всего, наверно, готик-рок, металл, симфонический металл и иногда классику, там где много струнных.

— Ладно, металл знаю — это когда патлатый мужик страшно воет в микрофон. А симфонический металл, это как?

— Ну, это примерно то же самое, только с оркестром и солисткой с оперным голосом.

Надя рассмеялась.

— Кошмар какой! Даже представить не могу.

— Я бы поставил. Но у меня только плеер… А ты что-нибудь слушаешь?

— Очень редко. И, наверное, ничего, что могло бы тебя заинтересовать.

— Не любишь музыку?

— Люблю… но она меня в ступор вгоняет.