Интервью со смертью

Они же знают, что все это видимость. Они сами в это не верят. Декораций нет, кулисы упали, нет больше иллюзии реальности. Подходящую аллегорию я вижу перед сгоревшим домом. На пепелище палисадника валяется струнная рама сгоревшего рояля. Сквозь обугленный остов и оборванные, перепутанные струны проросла и расцвела роза. Это напоминает рисунок на старинной чашке. Раньше под этой картиной не побоялись бы написать: Расцвет и Гибель.

Да, когда спускаются сумерки, все люди говорят: «Мы не хотим обременять себя вещами, чтобы нас ничто не удерживало и мы могли бы с легким сердцем бежать отсюда». Люди говорят это так, будто это само собой разумеется, что людям то и дело приходится от чего-то бежать… Этого не избежать, и хотя это невозможно понять, с этим приходится мириться.

Не делают ли люди себя более легковесными просто для того, чтобы легче противостоять тяготам? Иногда кто-нибудь говорит: это только начало. Мы еще пожалеем о сегодняшних временах. Нас ждут голод, эпидемии и бог знает что еще. Нас останется всего четверть. Этому нельзя ни помочь, ни помешать. Нужно простое везение. Все это весьма и весьма возможно. Между тем были уничтожены и другие города, некоторые горят и сейчас, в этот миг, а те города, которые судьба пока щадит, со страхом ждут своего часа. Несчастье Гамбурга уже не в счет.

Не потому ли несчастье Гамбурга не в счет, что мы, оставившие его позади и недостойные поэтому сострадания, мы, стоящие на краю пропасти и сомневающиеся, что сможем ее преодолеть, не потому ли, что они, все остальные, мыслят так, как должны мыслить люди по ту сторону, зажатые между днем вчерашним и днем завтрашним и не имеющие ни секунды настоящего? Ибо то, что мы выиграли, и то, что в нас изменилось, заключается в следующем: мы стали жить в настоящем. Мы выпали из времени. Оно наблюдает за нами, велит нам работать и зовет к обеду, и мы слушаемся его. Иногда мы не слышим его зова, ибо обогатил нас один предмет, коего мы раньше не осознавали, и тогда время бранит нас: что-то вы замечтались. Но наказание не затрагивает нашу суть. Дорогое, бедное время, что ты так волнуешься, что сердишься? Мы с радостью сделаем все, чего ты от нас требуешь, если это доставит тебе радость и смягчит тебя. «Вы не должны знаться с чужими, — говорит время, — я вас запру». — «Ах, мамочка, ну почему нет?» — «Он вас развращает, из вас не выйдет ничего путного, если будете с ним знаться». — «Мама, но ты же его совсем не знаешь. Он знает такие чудесные игры. Он живет там, где не осталось ни одного целого дома. Каждый день он приходит через арку ворот. Он наш друг. Мы все время просим его отвести нас туда, где он живет. Но он пока не хочет этого делать; он говорит: обождите, дети. Ты не хочешь с ним познакомиться, мама?» — «Нет, а вы останетесь здесь. Это общение не для вас».

У матери так много дел — она стирает, готовит, да еще ей надо спускаться в подвал за углем. Когда она возвращается, детей уже нет. Она подходит к окну и слышит, как они поют:

Майский жук, лети ко мне,
Мой отец на войне,
Мама в Померании,
А Померания
Вся горит пламенем.

Мы снова выбегаем на улицу и играем со смертью. Время скромно усаживается в угол и проходит без всякой пользы…

Все самое тяжкое осталось позади, а мелкие трудности не в счет. Все не так уж и плохо. Я слышал эти слова от одного человека, который и сам-то не понял, что сказал. Он был один из великого множества таких же, и каждый мог бы сказать то же самое. Он рассказал мне об одной ночи, которая очень хотела его уничтожить. Он рассказывал об этом так, как все мы рассказываем, когда говорим об этом. Достаточно всего пяти тональностей. Лишь рассудок подсказывает, насколько печально все это звучит. Но это не печально, это просто данность. Печален только рассудок, ибо он верит, что у него есть крылья, но каждый раз, пытаясь взлететь, он падает наземь.

Тот, кто мне это рассказывал, не понимал, что своим отнюдь не красноречивым рассказом он живописал такую картину, какую не смог бы сотворить ни один поэт. Он сказал:

— Один заглянул к нам в подвал и сказал: вам надо немедленно уходить, дом горит и скоро рухнет. Но большинство из нас не хотели никуда уходить, они думали, что в подвале безопасно. И все они погибли. Некоторые из нас послушались того человека. Нам пришлось пробираться сквозь узкий лаз, а перед выходом из него уже плясали языки пламени. Это было преодолимо, сказал он, я все-таки пришел к вам. Я обмотал вокруг головы мокрое одеяло и выполз. Так мы и вышли. Некоторые потом падали замертво на улице. Но у нас не было сил печалиться о них.

Орфей и…

…Эвридика — сразу готовы мы продолжить, потому что мы так привыкли. Но недавно мне довелось узнать, что историю эту до сих пор пересказывали неточно.