Интервью со смертью

Мы прошли вдоль Таможенного канала. Правда, таможни там уже не было. Свернув за угол у церкви Святой Анны, мы увидели ряд красных конторских домов. С такого расстояния было непонятно, были ли это целые дома или от них остались только фасады. Там мы неожиданно повстречали первого знакомого, инженера из пакгаузов. Кажется, мы говорили — торопливо и сбивчиво — о каких-то бессмысленных пустяках, как будто, вернувшись на родину после двадцатилетнего отсутствия, случайно встретились с товарищем по детским играм.

Мы спросили его об общих знакомых, но он ничего о них не знал. Вообще вид у него был совершенно отсутствующий. Когда я его о чем-то спросил, он ответил «да», но уже в следующую секунду забыл, о чем я его спрашивал. Он вроде бы смотрел на собеседника, но взгляд его при этом был устремлен в пустоту. Он был вежливым, воспитанным человеком и не растерял этих качеств, но былая изысканность держалась на нем, как плохо сидящий костюм, переставший облегать похудевшее тело. Думаю, это был результат бессонницы и напряжения на тушении пожаров; сыграл свою роль и алкоголь, помогавший восстанавливать силы. Он достал из кармана бутылочку шнапса и предложил ее нам. Мы сразу сделали по глотку. Эта бутылочка сослужила нам в тот день неплохую службу. Кто мог бы восемь дней назад предположить, что мы с Мизи будем выпивать из одной бутылки на улице с шапочным знакомым? Правда, самого понятия улицы в то время уже не существовало.

Он рассказал нам, что той ночью в Гамбурге прекратили работы. Вечером пожарные колонны были отозваны и всю ночь простояли без дела на центральных улицах. Наш знакомец тоже прекратил работу и впервые смог выспаться, хотя вокруг все продолжало гореть. Позже подошла и его жена. Их служебная квартира осталась нетронутой, но на всякий случай они вынесли из дома все вещи.

По большей части конторские дома выгорели вплоть до третьего этажа. Обходя осколки стекла и битые камни, мы пробрались в нашу контору. Все было пропитано водой, которой заливали огонь. Задняя стена дома была снесена взрывом фугасной бомбы, и входные двери вели прямо в канал. Вход в нашу контору был занавешен одеялом, свисавшим до пола. Оно и сейчас там висит. Внутри все был свалено в одну кучу: мебель, папки, двери и оконные рамы. Внутренние перекрытия помещений рухнули, и стоило до чего-нибудь дотронуться, как в руки впивались осколки стекол. Но эта картина была уже нам знакома. В мае сорок первого контора уже была один раз разрушена.

Я выдвинул ящик своего письменного стола и с радостью обнаружил там уцелевшие рукописи. С сейфом, однако, этот номер не прошел. Мы затолкали все, что показалось нам ценным, в мешки и узел из шерстяного одеяла. Ценным, неожиданно, оказалось буквально все: старое полотенце, щетка для ногтей, кованый подсвечник и бог знает что еще. Две пишущие машинки мы спрятали в подвале и заперли, а одну решили забрать с собой. Мы успели вовремя, потому что в следующие дни город оказался во власти мародеров, которые украли все, что можно было унести, — от мелких вещей до ковров и мебели. Повсюду были развешаны объявления, грозившие мародерам расстрелом на месте, но кто хотел искать их, чтобы расстрелять? В наших конторах, однако, грабители добывали настоящий кофе, который до бомбежки был рассыпан по маленьким баночкам, аккуратно расставленным на стенных полках. Позже в сотне контор было не сыскать буквально ни одного кофейного зернышка.

Мы оцепенели, когда привычно бросили через заднее окно взгляд на церковь Святой Екатерины. Увиденное ужаснуло нас до глубины души. «Да, когда она рухнула, я заплакал», — сказал инженер, стоявший рядом с нами. Он назвал и точное время, когда это случилось. Мы тщетно пытались уговорить себя, что ведь это всего лишь одна церковь, намного хуже, что разрушены сотни домов и погибли тысячи людей. Церковь эта была символом. Мы все, все, кто жил или работал там, любили эту башню сверх всякой меры, каждый по-своему, подчас сами того не сознавая. Мы заметили это уже тогда. Больше десяти лет вид на эту башню открывался мне из-за письменного стола. Отражение голубоватой зелени церковной кровли придавало чарующий вид опалесцирующей глади канала. В особенности весной и осенью Святая Екатерина погружала в обольстительные мечтания. Теперь уже ничего не стоили воспоминания о старинном орга`не и знание о том, что эта церковь была единственной, уцелевшей в гамбургском пожаре сто лет тому назад.

Теперь от башни остался лишь жалкий обрубок, обезображенный и закопченный черным дымом. Башня обвалилась точно над часами, стрелка указывала на один час — дня или ночи? Какого дня? Над часами сохранилась надпись золотыми буквами: Gloria. Медная кровля провалилась и, словно погребальный саван, прикрывала неф. На заднем плане над остатками стен ризницы высилась золотая статуя святого у штурвала. Святой продолжал указывать пальцем куда-то вдаль.