Интернат

Поднимается, гасит лампу, выходит. Паша какое-то время стоит в темноте. Смотрит на малого, на его спокойное, как у мертвеца, лицо, на куртку, которую он так и не снял, так и спит в ней. В какой-то момент ему даже кажется, что малой не дышит, Пашу от этой мысли аж в холодный пот бросает. Но малой что-то говорит – неразборчиво, сквозь сон, – и Паша успокаивается: всё в порядке, живой. Нащупывает стул, садится, кладёт голову на руки, проваливается в сон. А во сне видит только снег, по которому ему ещё надо перейти. Ступает на этот снег, проваливается в него, вытаскивает ногу, снова проваливается, делает шаг за шагом, тяжело, словно идёт в речном потоке, бредёт в снегу, продолжая во сне делать то, что делал перед этим весь день: пытается выбраться, пытается куда-то дойти, чувствует, как жмёт изнутри пружина, как она заставляет его делать шаг за шагом. И ещё чувствует за спиной чьё-то дыхание – тяжёлое, звериное. Оглядывается. Но никого не видит, только белый снег до самого горизонта. Время от времени просыпается, видит влажный свет луны за окном, слышит стук дождевых капель в оконное стекло, чувствует сладкий запах керосина и снова проваливается в свой снег, снова бредёт по нему, замерзает в нём, теряется, пытается убежать от смерти. Хотя как ты от неё убежишь – по такому-то снегу? Не убежишь, даже не старайся. Снег делает беспомощным, беззащитным. Однажды ты проваливаешься в него, он прожигает тебя до костей, и потом уже никогда не избавишься от этого касания смерти, будешь чувствовать его, сколько будешь жить. А сколько ты будешь жить? Сколько?

В ту зиму долго не было снега. Весь декабрь с юга, от моря, шёл холодный сухой воздух, выстуживая деревья и реки. А где-то уже перед новогодними праздниками снег пошёл. И шёл, не переставая, несколько дней подряд. В ночь под Новый год они – ещё всей семьёй – сидели в большой комнате, бесконечно переключая каналы, словно дожидаясь хороших новостей. Сколько ему тогда было? Пятнадцать, неполных пятнадцать. Сестра ушла спать, не выдержала, родители молчали, и чувство было такое, словно у них что- то отняли, чего-то лишили, вынесли из дома нечто важное. И все это понимают, но почему-то молчат. В какой-то момент Паша тоже пошёл к себе, но долго не ложился, стоял у окна, смотрел на снег, что всё падал и падал, слушал, как родители наконец выключили телевизор и начинают убирать со стола. Слушал, как мама гремит посудой на кухне, как отец выходит на улицу что-то забрать со двора, как потом возвращается, и свежий дух синего ночного снега перетекает в комнаты, касается кожи, и сразу чувствуешь всю эту зиму, чувствуешь, как её много, как она начинается вот здесь, за окном, среди этих деревьев, как заполняет собой всё окрестное пространство: их заснеженный двор, улицу с сонными домами, из которых к небу поднимаются дымы, дорогу, которую утром придется чистить, мостик, также занесённый снегом, магазины и библиотеку, школу, конторы, станционные помещения, здание вокзала, пустынное в этот час, весь тот путь, по которому он может пройти вслепую, к которому привык с детства, который у него с детством и ассоциируется. Зима стоит на каждом перекрёстке, отражается в каждом тёмном окне, проступает на крышах и склонах. И всё, к чему он привык, что он так хорошо знает, наполнено зимой, как сумка почтальона газетами. И нужно жить этой зимой, нужно к ней привыкать, нужно учиться получать от неё радость. Вот прямо утром и начну учиться, говорит он сам себе, буду учиться долго и настойчиво. Зима не должна пугать, её не следует бояться, она – как пёс, которого впускаешь в дом, делая его частью своей жизни, после чего он всю свою жизнь будет готов умереть за тебя, будет узнавать тебя по голосу и запаху, станет ходить за тобой, не выпуская тебя из вида, ждать тебя, где бы ты ни был и когда бы ты ни вернулся. Я обязательно этому научусь, думает он, у меня впереди еще столько времени, у меня все получится. И с этим засыпает.