Интернат

Долго-долго, бесконечно долго бредёт по снегу, не чувствуя ни рук, ни ног, из последних сил заставляя себя не останавливаться, выбираться из очередного сугроба, выбредать на очередной холм, идти, идти, не останавливаясь, только не останавливаясь. Оглядывается и видит гладкий серый фон, разворачивающийся вокруг, обступающий его, не давая ни единого шанса на спасение, и от этой неохватной серости ему становится так жутко, что у него откуда-то появляются новые силы, и он начинает бежать, бежать и плакать, время от времени оглядываясь назад и с ужасом замечая, как там, за спиной, на горизонте, появляются чёрные точки – одна, две, три, четыре, пять – и начинают расти, двигаясь в его сторону. Он ещё не может различить, что это, но уже понимает ясно и отчётливо: во что бы то ни стало нужно бежать, нужно бежать от этих точек на сером фоне, потому что это движется его смерть, и ни в коем случае нельзя ей дать себя догнать. Это всё, что необходимо: не дать себя догнать, попробовать вырваться из этого серого глубокого месива, добраться домой, попробовать перехитрить собственную смерть.

Потом, проваливаясь всю ночь в жар и простуду, чувствуя, как тело горит и голова взрывается от тяжести, он проклинает всё на свете, проклинает себя за легкомыслие, проклинает собственную наивность, проклинает мир за обольщение. Проклинает и понимает, что этот зимний привкус гибели, ледяное дыхание страха и небытия будут сопровождать его до самой смерти, которая на этот раз промахнулась, хотя вряд ли откажется от своих прав, понимает, что нет, смерть ни от чего не отказалась, что она умеет ждать и догонит его именно в такую пору – в глубоких снегах, под свинцовыми небесами, меж холодных разливов рек. Однажды это у неё обязательно получится, стоит только ему расслабиться и забыть о её присутствии и скрытой обиде. Поэтому всю жизнь теперь придется ходить с этим страхом перед снеговой безвестностью, перед ледяными пустотами. Но сначала всё равно необходимо выжить. Потому что мёртвые не боятся. Вообще не боятся. Ничего. С этим он и засыпает.

– Пашка, – говорит малой, – просыпайся.

Паша резко встаёт. Малой достаёт спички, деловито зажигает лампу. Успел обуться. Паша сонно поводит головой. Находит очки, упавшие с носа, пока он спал, надевает их.

– Где хозяин? – спрашивает.

– Ушёл, – отвечает малой.

– Как ушел? – подхватывается Паша. Сдаст, паникует он. Точно сдаст.

– Он в гараж пошёл, – словно читает его мысли малой. – Машину прогревает. Отвезёт нас на автовокзал. Собирайся.

И выходит во двор. Паша идёт в соседнюю комнату, находит свою одежду, берёт ботинки. Куртка просохла, ботинки тоже более-менее сухие. Одевается, шнуруется, подхватывает рюкзак, выходит. В коридоре наталкивается на хозяйку. Та испуганно прижимается к стене. Паша осторожно проходит мимо, ощущая запах хозяйственного мыла. Словно она его ела, это мыло. Паша выходит, так и не попрощавшись.

Синий жигуль, третья модель. Сгнившие крылья, залепленные пластилином. Сверху пластилин покрыт слоем краски. Но всё равно впечатление такое, будто жигуль пластилиновый. Сиденья рядом с водителем нет: очевидно, хозяин возит на машине какую-то зелень и овощи с огорода, поэтому одно кресло просто выбросил. Паша с малым залезают на заднее сиденье. Хозяин натянул зимние сапоги, надел бушлат. На Пашу не смотрит. Идёт, открывает ворота, садится за руль. Долго роется в карманах, будто оттягивая отъезд, потом всё же трогается. Выезжает за ворота, осторожно втягивается в уличный туман. Паша сидит у него за спиной, разглядывает складки на шее, седые немытые волосы, выбивающиеся из-под чёрной шапки. Малой развалился рядом, вытянул ноги вперёд, с интересом рассматривает, что там происходит, за окном. А за окном не происходит абсолютно ничего. Улица пустая и тёмная, и туман эту темноту только подчёркивает. Водитель не включает фары, едет вслепую – медленно, но уверенно, дорогу, похоже, знает, по улице движется, как по коридору собственного дома. Даже ямы старается объезжать. Доезжают до перекрёстка, притормаживают. Водитель насторожено разглядывает туман, аж принюхивается к нему, наконец, решается и поворачивает налево. Проезжает сотню метров, притормаживает, начинает креститься.

– Ты шо? – удивлённо спрашивает его Паша.

– Церковь там, – объясняет водитель, кивая в темноту.

Паша выглядывает в окно. Ясное дело, никакой церкви не видит. Малой поворачивается к нему, весело подмигивает, мол, а ты что не крестишься? Паша улыбается в ответ. Въезжают в поле, туман расползается, как старый ботинок. Водитель жмёт на газ.

– Пост убрали, – объясняет водитель. – Там, на выезде стоял.

– Чей хоть пост? – спрашивает Паша.

– Ну, этот… – запинается водитель. – Ваш, – решается. – Два дня как отошли.

– Угу, – холодно говорит на это Паша, мол, надо было – вот и отошли, тебя забыли спросить.