Интернат

Поднимаются, бегут по колее, скользят на затвердевшем снежном насте. Сбегают в лощину, мимо кустарников, которых становится всё больше. Колея петляет между черными, перекрученными ветвями и неожиданно выводит их к первым сельским дворам. Ещё там, в поле, Паша слышал собачьи голоса, простуженные, хриплые, но подумал, что показалось. А вот и нет: впереди начинается село, они вышли прямо на чьё-то подворье, и пёс где-то там, в ранних сумерках, за снегами и деревьями, уже рвёт зубами воздух, заслышав их приближение, вопит, предупреждая о чужих, разламывает гулкую предвечернюю тишину.

– Стоп! – кричит Паша.

Малой неохотно останавливается. Паша подходит, кладёт ему руку на плечо. Малой тоже загнался, задыхается, смотрит красными от усталости глазами вокруг, нет ли где опасности. Молчит, ждёт.

– Что будем делать? – спрашивает Паша, глядя малому прямо в глаза.

– Ну как что? – удивляется малой. – Давай найдём кого-нибудь живого, расспросим, что к чему.

– А если сдадут? – тихо спрашивает Паша.

– А если нет? – спрашивает малой в ответ.

– Рискованно, – говорит Паша.

– Холодно, – напоминает ему малой. – Пашка, не тупи, пошли людей искать.

Улица начинается внезапно, как будто возникает ниоткуда, из воздуха. А воздух вокруг похож на башмак, который сбросили, войдя с заснеженной улицы, и поставили к батарее, чтоб с него стекала холодная талая вода. Снова начинается дождь. Первый двор просторный, старый кирпичный дом прячется за покосившимся забором, возле крыльца куча нарубленных дров: запасались, очевидно, с утра. Свежие надрезы на дереве быстро пропитываются влагой. В окнах темно. Но тут везде темно, дом напротив тоже стоит неосвещённый. Только собаки разрываются где-то по сараям.

– Темно, – говорит Паша, кивая в сторону дома.

– Понятно, что темно, – отвечает малой. – Линию оборвало.

Дальше по улице действительно лежит поваленный столб. Провода вокруг него похожи на волосы, вычесанные жесткой щёткой. За деревьями, в конце улицы, слышно мощный двигатель, похоже, танк. Куда едет, непонятно, но лучше, конечно, его не дожидаться.

– Давай, – говорит малой и сквозь дыру в заборе пролезает во двор.

Теперь он говорит, что делать, а Паша слушается. Ну а почему нет, думает, всё он правильно говорит, всё по делу. Проходят по невидимому огороду. Слева гараж, пахнет бензином, справа – какая-то шаткая постройка, между ними размокшая тропинка. Проходят, внимательно глядя под ноги. И тут им в спину рвётся тяжёлый собачий лай. Малой прыгает вперёд. Паша инстинктивно пригибается – тёмная с жёлтыми подпалинами овчарка валится всем своим жилистым телом на разболтанную загородку сарайчика, вытягивается на задних лапах, как балерина на пуантах, стараясь выскочить из вольера, с ненавистью хватает пастью воздух, обгавкивая этих двоих чужих, высовывает морду под дождь. Воздух отдаёт мокрой псиной. Дверь на крыльце резко открывается, на пороге стоит, насторожено согнувшись и разглядывая сумерки, мужчина. Спортивные штаны, потасканный свитер, босые ноги. Пальцы ног поджимает, словно входит в холодное море. Мёрзнет, не может ничего разглядеть.

– Кто там? – кричит и тут же закашливается. Одной рукой держится за дверь, чтоб не закрылась, а в другой у него топор, которым он, по-видимому, и рубил перед этим дрова. – Кто?

Пёс уже совсем бесится, бросается на загородку, бьёт её напряжённым телом, пытается во что бы то ни стало вырваться и загрызть.

– Свои! – кричит внезапно Паша. – Свои, всё нормально!

Подходят ближе. Мужчине лет пятьдесят, смотрит испуганно, не опуская топор.

– Мы со станции, – перекрикивает Паша пса. – У меня ребёнок. Нам бы погреться.

И сжимает малому плечо, мол, молчи, я буду говорить. Малой подыгрывает, горбится под дождём, шмыгает носом. Мужчина продолжает кашлять, потом поворачивается, исчезает в доме. Дверь за собой не закрывает. Паша поднимается по ступенькам, малой за ним.

Посреди веранды стоит стол, заваленный яблоками. Яблоки мерзлые, словно потухшие метеориты, что всю осень падали в степь. Тянет сыростью и гнилью. Проходят в комнату. Кровать в углу, пальто вместо одеяла. Лампочка свисает, как отключённый студийный микрофон. Света нет, горит керосиновая лампа. Хозяин сидит за столом, смотрит исподлобья. Топор положил возле себя, на стол. Две чашки, две тарелки, серый хлеб. Можно подумать, что он его топором рубить будет. Света мало, но его лицо можно рассмотреть. Жёлтая кожа, тяжёлые мешки под глазами, залысины. Или пьёт, думает Паша, или пил. Босыми ногами постукивает по грязному ковру. Паша с малым стоят на пороге, не спешат входить, хотя и выходить тоже не собираются.

– Извините, – Паша извиняется таким голосом, будто посылает хозяина подальше, – ему одежду нужно просушить, а то простудится.

– Ты кто? – хмуро спрашивает хозяин. Заметно, что хочет говорить сурово, но суровости ему не хватает, а мешки делают его на вид не столько грозным, сколько непохмелён- ным. Говорит на русском, но с ошибками в ударениях.

– Я учитель, – объясняет Паша. – Со станции. Мы в городе были, домой добираемся.