Интернат

Малой спит по-детски глубоко: воткнулся головой в рукав, съёжился, как щенок, греется собственным теплом. Наверное, видит сны. Может даже что-то приятное, почему бы и нет. Паша стоит над ним, не решается разбудить. За спиной у него начинает говорить во сне тётка на мешках. Как будто предостерегает. Паша вздрагивает, осторожно суёт шоколадку малому в рукав. Возвращается в зал. Дождаться утра, напоминает себе, дождаться и уехать отсюда. Завтра будем дома, всё будет хорошо. Всё получится. Сотни сонных женских тел, тёплая одежда, зимняя обувь, дети на руках, домашняя утварь на санках, сумки и картонные коробки. Кто-то шепчется в углу, кто-то накрывается одеялом. Темно, только с улицы бьют мощные фары грузовика, выхватывая из сумрака светло-синие женские лица. Вообще, всё это напоминает театр перед началом представления: свет уже потушили, все успокоились, хотя кто-то ещё старается договорить, дошептать про самое главное. Но всё равно чего-то не хватает. Действующих лиц, догадывается Паша. Впрочем, вот-вот появятся. Точно, появятся – куда же без них? Начало второго. Ещё несколько часов. Приедет автобус. Всё будет хорошо. Звуки стрельбы теперь доносятся с севера, ближе к станции, вокруг вокзала тихо, но никто не выходит. Никто не верит, что всё закончилось. Думают, западня. Думают, что там, за дверью вокзала, их продолжает поджидать что-то страшное. Поэтому лучше пересидеть тут, за крепкими вокзальными стенами. Жмутся друг к другу, как звери в ковчеге. Сами себя успокаивают. Сами себе не верят. Паша замечает в другом конце, у дверей, патрульных, которые вечером его уже проверяли. Они тоже его заметили, стоят, внимательно следят за каждым его движением. Вот один что-то шепчет на ухо другому, тот кивает головой в знак согласия. Лучше я пойду, решает Паша, лучше не буду ждать, пока они надумают подойти. Медленно, не делая резких движений, разворачивается. Внимательно рассматривает расписание движения на стене. Словно и вправду рассчитывает уехать отсюда первым утренним. Важно кивает, делает вид, что запоминает, поправляет очки, чтобы лучше было видно. Затем тихо, шаг за шагом, движется к выходу, оставляя патрульных ни с чем. А когда остаётся несколько шагов, не замечает под ногами сонную пассажирку, которая лежит на овчинном тулупе, поставив подле себя два металлических ведра: одно с яблоками, второе – с золотистым луком.

Не замечая, задевает ногой ведро, оно легко переворачивается, подцепленное его ботинком, и гулко катится по каменному полу, как будто кто-то бьёт в колокол, оповещая всех о пожаре или о приближении вражеского войска. И эхо этого звона отбивается от высоких окон и холодного потолка, и все в ужасе спохватываются, выныривают из своих неспокойных снов, высовывают перепуганные головы из своих сновидений, пытаясь разглядеть в сумраке, что за шум, что за грохот, куда бежать? Дети сразу же начинают плакать. Женщины поднимают крик, ещё не понимая, что происходит, но привлекая к себе на всякий случай внимание. Яблоки закатываются между чужих вещей, раздавливаются чьими-то подошвами, исчезают навсегда среди испуганных женских тел. Все смотрят на Пашу, как на демона, что появился из темноты и нарушил общую тишину, разорвал её ужасным звоном и грохотом, принёс им какое-то известие. Паша стоит и чувствует, что все смотрят именно на него, ждут, что он скажет, о чём важном сообщит. Дети пугаются его большой тёмной фигуры, женщинам от него тоже не по себе. Но никто не решается спросить, кто он, откуда, с чем сюда пришёл. Паша уже думает, что бы такое сочинить, но тут видит, что патрульные идут прямо к нему – уверенно, не спеша, понимая, что бежать ему некуда, что он полностью в их руках. Тогда Паша наклоняется, подхватывает несколько яблок, суёт их в руку пассажирке, которая так ничего и не поняла, сидит, смотрит на него, как на природную аномалию. Затем ещё раз поправляет очки и исчезает в коридоре. Патруль останавливается. Думают: идти следом, найти его, расстрелять за колоннами или пусть живёт? Пусть живёт, думают. И Паша живёт.

+