Интернат

– Ну, такая… – Паша пробует описать. – На стоптанных каблуках. В шубе.

– Что за шуба?

– Не знаю, – признаётся Паша.

– Ну вот и я не знаю, – смеётся она устало.

– У неё обручальное кольцо на руке! – вспоминает Паша.

– Обручальное кольцо? – смеётся Аня. – Правда? У нас в туристической фирме с обручальными кольцами не ходят, – продолжает смеяться.

– Она сама сказала, что работает у вас, – обиженно говорит Паша.

– Может, уборщицей? – предполагает Аня.

Но Паша растерянно молчит, так что и она умолкает, не смеётся. Сидят, молчат.

– Закурить есть? – наконец спрашивает она.

– Не курю, – отвечает он.

– Я все свои выкурила, – недовольно говорит Аня. – С теми двумя. Без сигарет, суки, ходят.

– Где они?

– Откуда я знаю? – отвечает Аня. – Убежали куда-то.

– А ты чего здесь осталась?

– А куда я пойду? Пересижу до утра, буду выбираться. Что у тебя с этой Верой? – спрашивает она, подумав.

– Ничего. Вчера познакомились.

– Понравилась?

– Не разглядел, – признаётся Паша. – Просто переживаю за неё. Хочу найти, когда всё закончится, – добавляет.

– А с чего ты взял, что всё закончится? – спрашивает она.

– Ну должно же оно когда-то закончиться, – предполагает Паша.

– Думаешь?

Паша не отвечает. Плохое говорить не хочется, а хорошее ничего в голову не приходит. Она тоже молчит. Поправляет волосы, теплее заворачивается в скатерть. Со стороны выглядит так, будто он пришёл проведать её в больничной палате. И вот она сидит, бодрая, улыбающаяся, уверенная, что идёт на поправку, и он тоже старательно бодрится, хотя, в отличие от неё, знает точный диагноз.

– Ну а обручальное кольцо? – снова спрашивает Аня.

– Что обручальное кольцо?

– Ну у неё же обручальное кольцо. Может быть, дети, муж. Шуба.

– Думаю, нет у неё мужа, – отвечает Паша.

– А кольцо?

– А чёрт его знает, – говорит. – Вот у нас половина педагогического коллектива – разведённые женщины. Но кольца не снимают. Носят, для солидности.

– Ты учитель, что ли?

– Ну.

– И чему учил?

– Украинскому языку.

– Угу, – говорит Аня, – перспективно. А почему не воюешь?

– За кого?

– Да хоть за кого.

– Я инвалид, – показывает Паша руку.

– Ну и что? – не понимает она. – Я тут таких видела. У одного полголовы не было, серьёзно. В какую-то аварию до войны попал. А всё равно к нам приходил. Ну в туристическую фирму.

– И как он? – не верит Паша.

– Что – как? – снова не понимает она.

– Без головы – как ему?

– А, ты об этом. Ну он же не в футбол играть к нам приходил. Для чего ему голова? Жалко его было.

– Почему жалко?

– Красивый был, – объясняет Аня. – Ну до аварии. А теперь, как терминатор, ходит.

Аня оживляется, как ребёнок, которого родители долго заговаривали, отвлекали, обращали его внимание на другое, и вот он в какой-то момент действительно забывает про боль и докторов и вспоминает, сколько всего вкусного его ждёт, когда он отсюда выйдет. Если выйдет. Паша вдруг ловит себя на мысли, что все они здесь говорят так, словно до этого не разговаривали несколько месяцев: быстро и неразборчиво, пытаются исповедаться, ничего не хотят забирать с собой. Говорят столько всего лишнего, неважного, на повышенных тонах, поучают, обвиняют, оправдываются. Брошенные, униженные, забытые. Обиженные. Ну да, думает Паша, а как же, обиженные. Брошенные. Никого, думает он, никого не жалко. Никого.

– Жалко? – спрашивает Паша. – Тебе их всех тут жалко, да? Ты со всеми готова спать.

– Ну а что? – не понимает она.

– Да ничего, – отвечает Паша. – Никого не жалко. Никого. А ты спи, с кем хочешь.

Аня напрягается, заметив, как у него изменился голос, подтягивает к горлу скатерть, выжидает, потом говорит:

– Слушай, – говорит, – учитель, а ты знаешь, что все профессии почётны?

– Угу, – хмыкает Паша, – и общественно полезны.

– Ну а что, от того, что ты делаешь, есть какая-то польза?

– Есть, – отвечает Паша. – Знать язык – это полезно.

– Да ты сам на этом языке не разговариваешь, – шипит она, и Паша тоже замечает, что голос у неё изменился, стал по-змеиному угрожающий. Он не успевает удивиться, а она продолжает. – Я хотя бы голову никому не морочу – делаю, что делаю.

– Не злись, – предлагает Паша.

– Чего это – не злись? – злится она. – Приходит какой-то хуй, говорит, чем мне заниматься. Не жалко ему. А мне вот жалко. И детей жалко, которых ты учишь.

– С детьми всё нормально, – Паша начинает нервничать.

– Да ясно, – отмахивается Аня. – Их тебе тоже не жалко?

Паша молчит. Она смотрит на него, ждёт, что он скажет, но он не говорит ничего, так что и она, полагая, что лучше перевести разговор на другое, говорит:

– Ты и детей, подозреваю, не любишь.

– Почему это? – обижается Паша.

– По глазам вижу, – говорит Аня. – И своих детей у тебя тоже нет.

– Ну я вообще-то здесь с ребёнком.

– С каким ребёнком? – не понимает она.

– С племянником, – говорит Паша. – Забрал его из интерната. – Говорит весомо, как обычно говорят о чём-нибудь серьёзном, важном. Говорит и ждёт, какая будет реакция.

– Из интерната? – оживляется Аня. – Возле окружной?

– Ну.

– Это же мой интернат, – говорит она. – Ты там когда был?

– Сегодня вечером, – говорит Паша неохотно.

– Как там?

– Нормально, – говорит Паша.