Интернат

– Ладно, – решается на что-то приземистый, – ладно, Паш, – впервые называет Пашу по имени. – Давай так. Примерно через час Алёша, – показывает на молодого, – поведёт группу через отстойник по окружной. Доведёт тебя до развилки, там, где мясокомбинат, знаешь?

– Знаю, – вспоминает Паша.

– Пойдёшь с ними, – предлагает приземистый. – Возле мясокомбината свернёшь, там уже недалеко. Пройдёшь через балку, выйдешь на гору, а там и интернат. Ясно?

– Ясно, – говорит Паша. – А куда он их ведёт?

– Из города выводит, – объясняет приземистый. – Вот ты как думаешь выбираться?

– Откуда? – не понимает Паша.

– Отсюда.

Паша молчит. А они и не переспрашивают – и так понятно. Попал, думает Паша лихорадочно, ох, попал.

– Так что? – спрашивает его приземистый. – Пойдёшь?

– Пойду, – соглашается Паша, напряжённо всё взвешивая. – Пойду, – повторяет увереннее.

– Ну, подойдёшь через час сюда, к окошку, – говорит ему на это приземистый.

– Ладно, – соглашается Паша, – подойду.

И хочет уходить. Но дверь приземистый не открывает. Смотрит на него вопросительно, будто ждёт правильные слова.

– Сколько с меня? – догадывается Паша.

– Та нисколько, – по-доброму улыбается приземистый. И тут-таки достаёт из-под жопы калькулятор, что-то там щёлкает и таким доверительным голосом добавляет: – Ну, что там у тебя есть? Сотня есть? Ну, давай.

Паша даёт, сколько просят. Приземистый достаёт ключ, открывает дверь, осторожно выглядывает в коридор, быстро выпускает Пашу, закрывается изнутри. Будто на исповеди побывал, думает Паша и выходит в зал ожидания.

+

Бьёт где-то совсем рядом, главное – бьёт так, что не понятно, куда упадёт в следующий раз. Разрывается всё время то за железнодорожными путями, то за проспектом. Все жмутся к стенам, после взрыва начинается приглушённый вой, потом снова становится тихо. Затем снова за окнами ломается тишина и вновь начинается подвывание. Горит, кричат вдруг около входа, и все бросаются туда, смотрят в окно. Паша тоже смотрит, стоит вместе со всей этой толпой, которая полчаса назад чуть не разодрала его своими золотыми зубами, видит, как за высотками поднимается жирный чёрный дым, настолько жирный и настолько чёрный, будто там трупы жгут. Где это? Где? – спрашивает женщина, низенькая, в чёрном пальто, с красными отмороженными ладонями, которыми она время от времени поправляет волосы, выбивающиеся из-под берета. Где? А потом и сама понимает где и начинает дико кричать, во всё горло, пугая и без того напуганных птиц и детей. Что? Что там? – переспрашивают друг у друга те, что стоят сзади, и дети тоже испуганно переспрашивают: что? что там такое? И все понимают, что там: очевидно, в одной из тех высоток она и живёт, очевидно, где-то там и горит, поэтому пусть кричит, пусть выкрикивает всё что может, чем же тут помочь. Паша разворачивается и проходит через зал, через коридор, минуя чёрные тела, лежащие под стенами, жмущиеся к батареям, потому что у батарей безопаснее, пригибается на каждую вспышку в небе, на каждый звук за окном. А когда взрывается совсем рядом, за вагонами, приседает и так, согнувшись, добегает до камер хранения, протискивается между тел, находит какую-то щель у колонны, падает туда, забивается, затихает.

Кто-то жмётся к его плечу, лезет под локоть. Баба, догадывается Паша, баба с золотом под языком. Сидит, боится пошевелиться, пусть прижимается, думает, пусть греется. Когда я в последний раз вот так лежал с женщиной? – пробует вспомнить. Потом бросает. В другой раз вспомню, думает, в другой раз. Хорошо, думает дальше, тепло, безопасно и пахнет женщиной. Правда, пахнет она, эта женщина, странно: будто кто-то долго ходил в шубе под дождём, а потом залез к тебе под одеяло. И пахнет теперь псиной – чем-то живым, но уличным, приблудным. Паша скашивает глаза: так и есть – пёс. Как он только сюда прибился: мокрый, серый, с тёмными перепуганными глазами. Паша хочет его от себя отодвинуть, дотрагивается рукой до собачьего хребта, чувствует, как пёс обречённо вздрагивает. Давай, давай, говорит Паша, иди отсюда. Но пёс упирается и не уходит, поворачивает к нему морду, заглядывает Паше в лицо, давая понять, что идти ему отсюда некуда. Собственно, как и самому Паше. Неправильно всё это, думает Паша, пёс должен бы защищать, огрызаться, а тут наоборот: лежит, засунул голову мне под локоть, словно не хочет никого видеть.