Интернат

– А ты кто? – приземистый спрашивает его, хотя смотрит при этом не на него, а на другую женщину, с подпухшим лицом: то ли кто-то побил, то ли сама упала. Так что Паша не знает, отвечать самому или женщина за него ответит.

– Я? – переспрашивает он на всякий случай.

– Ты, – повторяет приземистый. – Может, ты и снял?

– Я? – ещё растеряннее выдыхает Паша.

Он уже собирается сказать приземистому всё, что о нём думает, и захлёбывается тёплым застоявшимся вокзальным воздухом, как тут его опережают:

– Да он, он, – твёрдо, хоть и негромко бросает сбоку какая-то баба с золотыми зубами.

Паша оборачивается на голос, у него аж дыхание сбивается от злости, хочет её, эту бабу, разглядеть, ищет её глаза, но видит только зубы, которые тускло светят из толпы. Паша ловит себя на мысли, что никогда не видел столько золота, может, это и есть то золото, которое сняли, думает он, может, она сняла его и спрятала под языком, и хоть говорить неудобно, зато никто не отберёт. Он дёргается вперёд, чтобы и ей тоже сказать всё, что думает, но приземистый резко выставляет руку, Паша натыкается на эту преграду, откидывается назад, снова рвётся в толпу, но приземистый выставляет вперёд целую пятерню, расставив в стороны толстые пальцы со светлыми, будто отбеленными волосками. Паша смотрит на эти пальцы и испуганно отступает.

– Стоять, – говорит приземистый. – Стоять. Ты кто такой?

– Учитель, – говорит Паша.

– Да какой учитель! – кричит сбоку какая-то другая женщина. Тоже золотозубая, между прочим. – Он снял!

– Тихо, – говорит на это приземистый, тяжело поднимая руку. – Разберёмся. Документы, – поворачивается он к Паше.

Паша думает: нужно спросить, кто это, ни в коем случае нельзя давать ему в руки свой паспорт. И тут же лезет за паспортом. Приземистый понимает это по-своему и перехватывает Пашину руку. Выкручивает её, будто мокрое бельё, разворачивая Пашу к стене. А бабы горланят уже все вместе:

– Он! – кричат. – Точно, он! Тёрся тут, толкался! Он!

– Тихо, – обрывает их приземистый и, обращаясь к молодому, командует: – Карманы проверь.

– Кто вы такие? – наконец выдавливает из себя Паша, крутя головой.

– Рот закрой, – советует ему молодой и начинает обшаривать карманы.

Достаёт жвачки, достаёт салфетки, потом монеты, потом канцелярские скрепки. Потом всё это вываливается у него из рук и рассыпается по липкому полу Потом он лезет в карманы джинсов, достаёт кошелёк, демонстративно, чтобы никто его не заподозрил, раскрывает, роется там с нескрываемым интересом, достаёт старые квитанции, достаёт карточку из супермаркета, извещение с почты. Пересчитывает купюры, на мгновение задерживается, давай-давай, кивает ему приземистый, и молодой решительно запихивает кошелёк назад, в Пашин карман, а сам обхлопывает Пашу по бокам своими костлявыми, как у смерти, ладонями, затем лезет в рюкзак. Копается там, как у себя дома, вытаскивает бутерброды, бутылку с водой, старый обшарпанный детектив. А Паша стоит и смотрит вниз, в угол, где женщина прижимает к себе девочку, и женщина смотрит на Пашу так, словно никогда, ни одной минуты своей несчастной жизни не сомневалась, что это именно он, именно Паша, именно этот бородатый задрот в очках снял с неё золото. И тут Пашу резко поворачивают лицом к народу.

– Хули ты тут без документов шаришься? – спрашивает молодой не столько Пашу, сколько всю эту золотозубую бабскую публику. – А?! – говорит театрально, с нажимом.

– Я с документом, – обиженно отвечает Паша и чувствует, что вот-вот заплачет, и все увидят, и станут смеяться, что вот этот – большой, здоровый, с бородой – стоит и плачет.

Но плакать ему не дают. Приземистый поворачивается вместе с Пашей, толкает его вперёд, и они мясницким ножом проскальзывают сквозь липкий маргарин толпы.

– Спокойно, – кричит приземистый куда-то вверх, будто к птицам обращается. – Разберёмся.

Птицы не отвечают.

+