Интернат

Изнутри гнездо дежурного по вокзалу напоминает камеру смертника: так же тесно, так же непроветрено. Жалюзи опущены, что там в зале – не поймёшь. Экран компа на столе перемотан скотчем, скотчем же к стеклу прилеплен календарик за прошлый год. Стаканчик с монетами и канцелярскими кнопками, калькулятор, несколько профсоюзных газет: на таком рабочем месте тяжело любить клиента. Ага, ещё портативный телевизор – красный, с запылённым, будто пеплом присыпанном, экраном, похож на миниатюрную газовую камеру. Пашу заводят, ставят к стене. Приземистый закрывает дверь на ключ, ключ прячет в карман. Хорошо, что не проглотил, думает Паша, глядя на всё это. Хочет сесть на офисный стул, но молодой его опережает – прыгает на стул и сразу включает телевизор. Ничего особенного там не показывают, но всё же появляются какие-то тени, идут сквозь дым, истекают кровью, сыплют на камеру проклятьями. Приземистый тоже садится, прямо на стол, жопой на калькулятор. Скидывает бушлат с бобром на руки молодому, тот так и сидит – с бушлатом на вытянутых руках, словно хлеб-соль держит. Приземистый скрещивает руки на груди, время от времени решительно почёсывает челюсть – разбирается. Под бушлатом у него тёмно-зелёного цвета пиджачок, в тон с сапогами. Паша лезет наконец во внутренний карман, достаёт паспорт, молча протягивает приземистому. Тот, так же молча, листает Пашину синюю затасканную книжечку, останавливается на фото (Паша быстро снимает очки, подслеповато направляя взгляд в никуда), находит прописку.

– Со станции? – спрашивает спокойно.

– Ну, – подтверждает Паша.

– Учитель?

– Учитель.

– Почему сразу не сказал?

Паше опять хочется расплакаться. Но плакать нельзя, и он начинает оправдываться, мол, не успел, не разобрался. Не повторил, не услышали, не так поняли. Говорит-гово- рит, а сам думает: с кем же я говорю? Кто они? Что они делают в кабине дежурного по вокзалу? Спросить бы их, думает Паша, спросить бы… Пока собирается спросить, кто-то стучит в окно. Молодой флюгером поворачивается на своём стуле, открывает узкую амбразуру, перегибается, слушает, слушает, долго, бесконечно долго выслушивает чьи-то бесконечно длинные плачи и упрёки, а потом начинает отвечать. Голос у него глухой, его и в комнате-то слышно через слово, а что уже слышат те, жаждущие, по ту сторону окошечка – можно только догадываться. И говорит он решительно, как будто долго сдерживался, не имея аудитории, а здесь вдруг такая возможность: говори всё, что хочешь. Не, говорит он, не будет. И завтра не будет, добавляет. И послезавтра тоже, не успокаивается. И туда тоже не будет, и оттуда не будет, ничего не будет, рисует он довольно печальную картину. Нету, говорит. И его тоже нету. И их нет. Никого, никого нет! – не оставляет он никакой надежды. Но пассажиры по ту сторону окошка не отступают, не сдаются, пытаются выпытать у него хоть что-то. Но и молодой тоже не собирается так просто выдавать все железнодорожные секреты. Куда, спрашивает он удивлённо, а хуй его знает, даёт исчерпывающий ответ, закрывает амбразуру и поворачивается к Паше и приземистому В окошко несмело стучат. Молодой, не оборачиваясь, бьёт кулаком по стеклу. С той стороны зависает тишина.

– Так, а вы что, – спрашивает Паша растерянно. – Дежурные по вокзалу?

– Дежурные, – отвечает ему приземистый. – Ты, – говорит, – учитель, не обижайся, что мы тебе руки ломали и мордой по плитке протащили: знаешь, что тут у нас творится, сколько тут чужих крутится? Начальство уебало. Мы за старших. Так что не обижайся.

А Паша уже и не обижается. После «учителя» как-то сразу отходит, зла не держит, поправляет очки указательным пальцем, поправляет – и сам себя за это ненавидит.

– Тебе куда надо? – спрашивает его приземистый.

– Хотел пересидеть и уйти, – говорит на это Паша.

Говорит и слышит, как на улице снова начинает вздрагивать. Если не выглядывать, то можно подумать, что собирается дождь. Приземистый тоже слышит, как гремит, причём слышит, что гремит всё ближе, поэтому не спешит и на Пашу не давит, а просто так говорит:

– Ну-ну, иди. Только не по минам.

– А где мины? – спрашивает Паша растерянно.

– Та кругом! – выкрикивает весело приземистый и начинает смеяться, толкая кулаком молодого. Но молодой не смеётся, гневно играет желваками, смотрит зло.

– Мне в интернат нужно, – перебивает наконец Паша.

Сразу воцаряется молчание. Приземистый многозначительно переглядывается с молодым. Тот лишь присвистывает.

– Ого, – говорит приземистый. – Серьёзно?

– А что? – нервно отвечает Паша. – У меня там племянник.

– Ничего себе, – снова кивает головой приземистый. – Ничего себе.

– А что такое? – несколько с вызовом переспрашивает Паша.

Но они продолжают молчать и только кивают головами. Даже молодой не играет желваками, сидит, рассматривает хмуро свои зелёные кроссовки. Со стороны может даже показаться, что вся проблема для него – в кроссовках, были бы другие кроссовки – и настроение было бы другое.

– Так что? – не выдерживает Паша.